Маленькая девочка, ее
звали Верочка, тяжело заболела. Папа ее, Федор Кузьмич, мужчина в годах,
лишился сна и покоя. Это был его поздний ребенок, последний теперь, он без
памяти любил девочку. Такая была игрунья, все играла с папой, с рук не слезала,
когда он бывал дома, теребила его волосы, хотела надеть на свой носик-кнопку
папины очки… И вот — заболела. Друзья Федора Кузьмича — у него были влиятельные
друзья, — видя его горе, нагнали к нему домой докторов… Но там и один
участковый все понимал: воспаление легких, лечение одно — уколы. И такую
махонькую — кололи и кололи. Когда приходила медсестра, Федор Кузьмич уходил
куда-нибудь из квартиры, на лестничную площадку, да еще спускался этажа на два
вниз по лестнице, и там пережидал. Курил. Потом приходил, когда девочка уже не
плакала, лежала — слабенькая, горячая… Смотрела на него. У Федора все каменело
в груди. Он бы и плакал, если б умел, если бы вышли слезы. Но они стояли где-то
в горле, не выходили. От беспомощности и горя он тяжело обидел жену, мать
девочки: упрекнул, что та недосмотрела за дитем. «Тряпками больше занята, а не
ребенком, — сказал он ей на кухне, как камни-валуны на стол бросил. —
Все шкафы свои набивают, торопятся». Жена — в слезы… И теперь, если и не
ругались, — нелегко было бы теперь ругаться, — то и помощи и утешения
не искали друг у друга, страдали каждый в одиночку.