История Нового времени XIX/ Российская империя XIX - нач. XX века

Михаи́л Петро́вич Ла́зарев (3 (14) ноября 1788 года, Владимир — 11 (23) апреля 1851 года, Вена, похоронен в Севастополе) — русский флотоводец и мореплаватель, адмирал (1843), кавалер ордена Святого Георгия IV класса за выслугу лет (1817), командующий Черноморским флотом и первооткрыватель Антарктиды. Брат вице-адмирала Андрея Петровича Лазарева. Родился в дворянской семье сенатора Петра Гавриловича Лазарева, правителя Владимирского наместничества. Незадолго до смерти, в 1800 году сенатор определил троих сыновей — Андрея, Михаила, Алексея — в Морской кадетский корпус. В 1803 году выдержал экзамен на звание гардемарина, став третьим по успеваемости из 32 учеников. В декабре 1805 г. произведен в первый офицерский чин — мичмана. В числе 30 лучших выпускников корпуса отправлен в Англию, где служил волонтёром на флоте до 1808 года для ознакомления с постановкой военно-морского дела в иностранных портах. В течение пяти лет находился в непрерывном плавании в Атлантическом океане и Средиземном море. В 1808—1813 служил на Балтийском флоте. Участвовал в Русско-шведской войне 1808—1809 и Отечественной войне 1812.В 1813 году лейтенант Лазарев получил новое назначение — командовать шлюпом «Суворов», отправляющимся в кругосветное плавание вокруг земного шара. Корабль «Суворов», на который получил назначение Лазарев, принадлежал Российско-Американской компании, созданной русскими промышленниками в конце XVIII-го столетия. Своей задачей компания поставила улучшение использования природных богатств Русской Америки. Компания была чрезвычайно заинтересована в регулярном морском сообщении между Петербургом и Русской Америкой и не жа­лела средств на снаряжение кругосветных экспедиций. В начале октября 1813 года подготовка к путешествию была завершена, и на рассвете 9 октября «Суворов» отошёл от Кронштадтского рейда.

В начале пути их встретили сильные ветры и густые тума­ны, от которых «Суворову» пришлось укрыться в шведской гавани Карлскруна. Пройдя проливы Зунд, Каттегат и Скагеррак (между Данией и Скандинавским полуостровом) и благополучно избежав нападения французских и союзных им датских военных кораблей, Лазарев благополучно довел «Су­ворова» до Ла-Манша.

В Портсмуте корабль сделал остановку, затянувшуюся на целых три месяца. 27 февраля 1814 года «Суворов» отошёл от Портсмутского рейда и устремился к югу. Спустя две недели корабль Лазарева уже подходил к острову Мадейра — португальской колонии у берегов Африки. 2 апреля «Суворов» пересек экватор, а вечером 21 апреля вошёл в бухту Рио-де-Жанейро. 24 мая «Суворов» покинул Рио-де-Жанейро и вышел в Атлантический океан. 14 августа «Суворов» вошёл в Порт-Джэксон, принадле­жавший англичанам. При подходе к гавани «Суворов» был встречен громом артиллерийского салюта, которым привет­ствовал русских моряков губернатор острова по случаю окон­чательной победы над Наполеоном. «Суворов» плыл по Тихому океану, вновь приближаясь к экватору. 28 сентября впереди показались очертания суши. Однако на карте, имеющейся в распоряжении Лазарева, никаких признаков суши не было и лишь при подходе на более близкое расстояние и обследовании этих мест Лазарев понял, что перед ним группа коралловых островов, возвы­шающихся над поверхностью океана и соединяющихся меж­ду собой коралловыми перемычками. Эти острова были по­крыты кустарником и деревьями. Вновь открытым островам Лазарев дал имя Суворова (Атолл Суворова). Закончив обследования островов, «Суворов» вновь продолжил путь на север. 10 октября был пересечен экватор. В ноябре корабль Лазарева подошёл к центру Русской Америки — порту и поселению Ново-Архангельску. Здесь Лазарева встретил управитель Российско-Американской компании А. А. Баранов, выразивший ему благодарность за сохранность вверенных ему грузов. На зиму «Суворов» остался в Ново-Архангельске. После окончания зимовки «Суворов» был нагружен про­довольствием и товарами, и по приказанию А. А. Баранова Лазарев взял курс на один из островов Алеутской группы (Уналашка) и находящиеся рядом с ним Прибыловы остро­ва. Выгрузив вверенный ему груз, он принял на борт пушни­ну, заготовленную местными промышленниками. Корабль Лазарева пробыл в пути чуть более месяца. Груз, принятый на борт в Уналашке, предстояло доставить в Кронштадт, пред­варительно вернувшись в Ново-Архангельск.

В конце июля «Суворов» покинул Ново-Архангельск. Те­перь его путь в Кронштадт лежал вдоль берегов Северной и Южной Америки, в обход мыса Горн. Лазареву ещё предстояло сделать остановку в перуанском порту Кальяо для раз­решения ряда вопросов, связанных с делами Российско-Американской компании.

После захода в порт Сан-Франциско «Суворов» двинулся к берегам Перу. На протяжении трехмесячной стоянки в порту Кальяо Лазарев с офицерами знакомился с жизнью города и порта.

Пройдя в штормовую погоду через пролив Дрейка и мимо опасного мыса Горна, Лазарев приказал повернуть на северо-восток в Атлантический океан. Он не стал останавливаться в Рио-де-Жанейро, а сделал лишь небольшую остановку у острова Фернанду-ди-Норонья. Здесь на «Суворове» были исправлены повреждения, причиненные штормом, и корабль поплыл к берегам Англии. 8 июня он уже был в Портсмуте, а ещё через пять недель вернулся в Кронштадт.

В марте 1819 года Лазарев получил назначение командовать шлюпом «Мирный», которому предстояло отплыть к Южному полюсу в составе антарктической экспедиции. Лазарев принял на себя непосредственное руководство всеми подготовительными работами.

4 июня прибыл капитан 2-го ранга Ф. Ф. Беллинсгаузен которому было поручено как командование вторым шлюпом «Восток», так и руководство всей экспедицией.

Через месяц после его прибытия «Восток» и «Мирный» покинули Кронштадтский рейд и двинулись к южному полюсу.

«Мирный», построенный по проекту русских инженеров и к тому же достаточно укрепленный Лазаревым, показал свои блестящие качества. Однако «Восток», построенный британскими инженерами, несмотря на все старания Лазарева сделать его таким же выносливым, как и «Мирный», все же качественно уступал второму шлюпу. Это и явилось одной из причин того, что пришлось прекратить исследование Южного полюса и начать подготовку к возвращению в Кронштадт. За участие в Антарктической экспедиции Лазарев был про­изведен в капитаны 2-го ранга, минуя чин капитан-лейте­нанта.В то время как Лазарев находился в полярной экспедиции, обострилась обстановка в районе Русской Америки. Все более широкий размах принимали действия английских и американских контрабандистов. Ново-Архангельск прикрывал корабль «Аполлон» — единственное военное судно Россий­ско-Американской компании, но безопасность всех территориальных вод России в этом районе он обеспечить не мог. Поэтому было решено направить к берегам Русской Аме­рики 36-пушечный фрегат «Крейсер» и шлюп «Ладога». Ко­мандование фрегатом возлагалось на Лазарева, а командова­ние «Ладогой» — на его младшего брата Андрея. 17 августа 1822 года корабли под командованием Лазарева покинули кронштадтский рейд. Экспедиция началась в ус­ловиях жестоких штормов, вынуждавших Лазарева сделать остановку в Портсмуте. Лишь в ноябре удалось покинуть гавань и взять курс на Канарские острова, а оттуда к берегам Бразилии. Плавание к Рио-де-Жанейро проходило в исключительно благоприятных условиях, однако после отплытия из столицы Бразилии стихия вновь разбушевалась. В море поднялся ураган, начались бури, сопровождаемые снегом. Лишь в середине мая «Крейсеру» удалось подойти к Тасмании. Затем фрегат Лазарева взял курс на Таити. На Таити «Крейсер» встретился с «Ладогой», с которой он разошёлся во время штормов и теперь согласно полученному ранее предписанию каждый корабль с вверенным ему грузом поплыл своим курсом. «Ладога» — к полуострову Камчатка, «Крейсер» пошёл к берегам Русской Америки. Около года провел «Крейсер» у берегов северо-западной Америки, охраняя русские территориальные воды от контрабандистов. Летом 1824 года «Крейсер» сменил прибывший в Ново-Архангельск шлюп «Предприятие» под командованием капитан-лейтенанта О. Е. Коцебу. 16 октября «Крейсер» покинул Ново-Архангельск. Лишь только «Крейсер» вышел в открытое море, как вновь разыгрался ураган. Однако корабль Лазарева не стал укрываться в гавани Сан-Франциско, а выдержал шторм в открытом море. 5 августа 1825 года «Крейсер» подошёл к Кронштадтско­му рейду. За образцовое выполнение задания Лазарев был произве­ден в капитаны 1-го ранга. Но капитан «Крейсера» настоял, чтобы награды получили не только он сам и его офицеры, но и все матросы его корабля, участники труднейшего похода.

27 февраля 1826 года М.П. Лазарев был назначен командиром 12-го флотского экипажа и строящегося в Архангельске 74-пушечного корабля «Азов». После окончания строительства, 5 августа — 19 сентября 1826 года, М.П. Лазарев руководил переходом отряда кораблей, в составе «Азова», «Иезекииля» и военного транспорта «Смирный», из Архангельска в Кронштадт.

10 июня — 6 октября 1827 года, командуя кораблём «Азов», совершил переход из Кронштадта на Средиземное море. Здесь, 8 октября1827 года, являясь командиром «Азова», М. П. Лазарев принял участие в Наваринском сражении. Сражаясь с пятью турецкими кораблями, уничтожил их: он потопил два больших фрегата и один корвет, сжёг флагманский корабль под флагом Тагир-паши, вынудил выброситься на мель 80-пушечный линейный корабль, после чего зажёг и взорвал его. Кроме того, «Азов» под командованием Лазарева уничтожил флагманский корабль Мухаррем-бея.

За участие в Наваринском сражении Лазарев был произведен в контр-адмиралы и награждён сразу тремя орденами (греческий — «Командорский крест Спасителя», английский — Бани и французский — Святого Людовика, а его корабль «Азов» получил Георгиевский флаг.

В 1828—1829 руководил блокадой Дарданелл; в 1830 вернулся в Кронштадт и командовал отрядом кораблей Балтийского флота.

В 1832 году Лазарев стал начальником штаба Черноморского флота. В феврале — июне 1833, командуя эскадрой, возглавил экспедицию русского флота в пролив Босфор, в результате которой был заключён Ункяр-Искелесийский договор 1833. С 1833 — главный командир Черноморского флота и портов Чёрного моря, а летом 1834 года — командующий Черномор­ским флотом и командиром портов Севастополя и Николае­ва. В том же году он был произведен в вице-адмиралы.

Командуя Черноморским флотом, Лазарев стал его под­линным преобразователем. Он ввел совершенно новую сис­тему обучения моряков непосредственно в море в обстанов­ке, максимально приближенной к боевой.

Штаты боевых кораблей Черноморского флота были пол­ностью укомплектованы и оснащены артиллерией более высокого качества. При Лазареве Черноморский флот получил более 40 парусных судов. Также Лазарев заказал для своего флота 6 пароходо-фрегатов и 28 пароходов. На Черном море был построен первый железный пароход и начата подготовка кадров для службы на паровых судах.

Однако Лазарев не ограничивался лишь техническим пере­вооружением Черноморского флота. В Севасто­поле была реорганизована Морская библиотека, построен Дом собраний и открыта школа для матросских детей. При Лазареве были построены здания адмиралтейств в Николаеве, Одессе, Новороссийске, начато строительство адмиралтейства в Севастополе.

Используя свой опыт, накопленный в дальних походах, Лазарев наладил работу гидрографического депо, которое на­чинает издавать карты и атласы Черного моря. Заслуги Лаза­рева перед русской наукой оценило и Русское Географиче­ское общество, избрав его своим почетным членом. Он был также избран почетным членом Морского ученого комитета, Казанского университета и других научных учреждений.

Особая заслуга Лазарева в подготовке людей, прославив­ших русский флот и Россию в годы Крымской (Восточной) войны 1853—1856 годов. Адмирал Лазарев пользовался влиянием как технический специалист и наставник молодых офицеров. Он выступал за оборудование российского флота кораблями на паровой тяге, но техническая и экономическая отсталость России того времени была главным препятствием на этом пути. Также он выступал наставником таких известных русских флотоводцев как Нахимов, Корнилов, Истомин и Бутаков.

Незадолго до своей кончины, в последний свой приезд в Петербург, адмирал был на приеме у Николая I. После радушного приема, желая показать адмиралу свое внимание и уважение, государь сказал: «Старик, останься у меня обедать». «Не могу, государь, — ответил Михаил Петрович, — я дал слово обедать у адмирала Г.». Сказав это, Лазарев вынул свой хронометр, взглянул на него и, порывисто встав, промолвил: «Опоздал, государь!» Потом поцеловал озадаченного императора и быстро вышел из кабинета…

В Вене болезнь адмирала Лазарева резко обострилась. Не оставалось никакой надежды спасти его жизнь. Окружающие адмирала, упрашивали его написать письмо государю и поручить ему свое семейство. «Я никогда ничего в жизнь мою ни у кого для себя не просил, — ответил умирающий Лазарев, — и теперь не стану просить перед смертью».

Похоронен в склепе Владимирского собора в г. Севастополе (в тот момент строительство которого было только начато). Там же похоронены его ученики и последователи адмиралы Нахимов, Корнилов, Истомин.

Адреса в Санкт-Петербурге:

1813—1827 — Кронштадт, Галкина улица (нынешняя Пролетарская), 30.

Увековечивание памяти:

В 1867 году был установлен памятник Михаилу Лазареву.

12 сентября 1996 года в Новороссийске был открыт памятник одному из основателей города Михаилу Петровичу Лазареву.

В Новороссийске сооружен памятник основателям города М. П. Лазареву, Н. Н. Раевскому и Л. М. Серебрякову.

На железнодорожной станции Лазаревская (Лазаревский район г. Сочи) был установлен бюст адмиралу Лазареву.

В Великом Новгороде на Памятнике «1000-летие России» среди 129 фигур самых выдающихся личностей в российской истории (на 1862 год) есть фигура М. П. Лазарева.

В Санкт-Петербурге на Балтийском заводе в 1871 году спущен на воду первый российский броненосец «Адмирал Лазарев".

Географические объекты:

В настоящее время в честь Лазарева названы:

• район города Сочи — Лазаревское;
• атолл в группе островов Россиян в Тихом океане;
• остров в Аральском море;
• мысы:
  • в Амурском лимане;
  • в северной части о. Унимак;
• бухта и порт в Японском море;
• бухта в Южном океане;
• горная цепь в Антарктиде;
• Шельфовый ледник Лазарева;
• две антарктические станции:
  • Лазарев;
  • Новолазаревская;
• жёлоб в Антарктике;
• улица в районе Южное Бутово Москвы;
• улица в Липецке;
• Площади Лазарева в Севастополе и Владимире;
• Улица Лазарева в Лазаревском районе города Сочи;
• Набережная адмирала Лазарева в Санкт-Петербурге;
• Лазаревский переулок в Кронштадте.

Михаи́л Тариэ́лович Лори́с-Ме́ликов (арм. Միքաէլ Տարիելի Լորիս-Մելիքով, груз. მიხეილ ლორის-მელიქიშვილი; 1825—1888) — российский военачальник и государственный деятель; генерал от кавалерии (17 апреля 1875), генерал-адъютант, граф (16 апреля 1878). Член Государственного совета (11 февраля 1880 года). Является автором проекта первой Российской Конституции.

В последние месяцы царствования императора Александра II занимал пост министра внутренних дел с расширенными полномочиями, проводил либеральную внутриполитическую линию, приведшую к успешному покушению на жизнь императора. Российская печать дала его политике апеллирования к общественному мнению после взрыва в Зимнем дворце (5 февраля 1880 года) ироническое наименование «диктатуры сердца»; а его самого называли иногда «диктатором сердца».

Родился в Тифлисе 19 октября 1824 года в семье армянского происхождения. Один из его предков, князь Мелик-Назар, в XVI веке владел городом Лори и получил от персидского шаха Аббаса в 1602 году фирман, подтверждавший древние права его на этот город и одноименную губерню, причём сам Назар принял магометанство; позднее его потомки вернулись в лоно Армянской церкви и были наследственными приставами и князьями Лорийской степи. Лорис-Мелики входили в состав высшего грузинского дворянства и были внесены в VI часть родословной книги Тифлисской губернии. Отец Михаила жил в Тифлисе, вёл довольно значительную торговлю с Лейпцигом.

В 1836 году был определён в московский Лазаревский институт восточных языков, откуда был исключён за мелкое хулиганство; с 1841 года учился в школе гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров в Петербурге (Николаевское кавалерийское училище).

В Петербурге он близко сошёлся с Некрасовым, тогда ещё безвестным юношей, и несколько месяцев жил с ним на одной квартире. 2 августа 1843 г. был выпущен корнетом в Лейб-гвардии Гродненский гусарский полк, где прослужил четыре года.

Происходившие в то время непрерывные военные действия на его родине тянули Лорис-Меликова принять в них участие, и он, по его просьбе, был переведён в 1847 году, с чином поручика, состоящим по особым поручениям при главнокомандующем в то время Кавказским корпусом князе Воронцове. В том же году Лорис принимал участие в действиях русских войск под начальством генерала Фрейтага в Малой Чечне, при прокладке широких просек в дремучих лесах Чечни и при отражениях нападений горцев, всячески препятствовавших этой работе. Беспрерывные стычки с горцами дали Лорису случай проявить свою храбрость и свои боевые способности и доставили ему вместе с тем орден св. Анны 4-й степени и золотую саблю с надписью «За храбрость». В 1848 году он состоял в отряде другого кавказского героя, князя Аргутинского-Долгорукова, действовавшего в Дагестане. Лорис находился при взятии аула Гергебиля и был произведён за отличие в штабс-ротмистры. С целью нанести сильное поражение Шамилю в Дагестане, в 1849 г. был составлен особый отряд, при котором находился и Лорис. Отряд этот двинулся к большому аулу Чох и скоро окружил его: стоявший за Чохом Шамиль со своими силами не решался вступать в сражение. После нескольких штурмов и сильной бомбардировки аул Чох был взят, и отряд вернулся на зимние квартиры, но в начале 1850 г. снова двинулся в ту же местность. Лорис был при этом награждён орденом св. Анны 3-й степени с бантом.

В 1851 г. он участвовал в большой зимней экспедиции на левом фланге Кавказской линии в Большой Чечне, против известного Хаджи-Мурата, а с весны того же года находился на правом фланге линии при возведении укрепления на р. Белой и отражениях сил Мегмет-Аминя и за отличия в военных действиях был произведён в ротмистры.

Возникшая вскоре Восточная война с Турцией вызвала усиленную враждебную нам деятельность горских племен, которые стали делать набеги по всей линии. Для прекращения этих набегов был собран при Куринском укреплении, под начальством князя Барятинского, особый отряд, при котором находился и Лорис. Отряд двинулся на реку Мичик и аул Иста-су, причем Лорис не раз отличался в делах с горцами, сильно наседавшими на русский отряд, и был произведён в полковники.

После этого он перешёл в состав войск, действовавших на Кавказской турецкой границе против турок, и отличился в двух известных сражениях — при Баяндуре и Башкадыкларе, в которых было нанесено сильное поражение турецким войскам под начальством Абди-паши. Лорис-Меликов был при этом повторно награждён золотой саблей с надписью «За храбрость». В 1854 г. ему было поручено сформировать отдельную команду охотников, состоявшую из армян, грузин, курдов и других кавказских народов (здесь, как и во многом другом, Лорис-Меликову помогало знание нескольких восточных языков). Затем, находясь в отряде генерал-лейтенанта князя Бебутова и будучи постоянно в авангарде, Лорис делал нападения на турецкую кавалерию и 13 апреля 1855 г. нанёс ей большой урон (за это дело получил орден св. Владимира 4-й степени с бантом), а затем участвовал в сражении при Курюк-Дара, в котором князь Бебутов разбил 60-тысячный турецкий корпус. За эти действия Лорис был награждён орденом св. Владимира 3-й степени с бантом.

В августе 1855 года он был назначен состоящим по особым поручениям при новом главнокомандующем графе Н. Н. Муравьёве, продолжая по-прежнему командование охотниками, Лорис осматривал дороги, ведущие к крепости Карсу, и зорко следил за неприятелем при обложении этой сильной крепости. По взятии Карса он был назначен начальником Карской области и в продолжение девятимесячного управления ею приобрел всеобщее расположение обывателей своим благоразумным управлением.

После возвращения Карса туркам по условиям заключенного в 1856 г. Парижского мира, Лорис-Меликов был произведён 4 августа в генерал-майоры, а затем в 1858 г. назначен начальником войск в Абхазии и инспектором линейных батальонов Кутаисского генерал-губернаторства. В это время по его распоряжению было заложено укрепление Цебельды для защиты от нападения горцев и для прекращения контрабандной торговли горцев, путем которой они преимущественно приобретали себе огнестрельное оружие, порох и все необходимые военные припасы.

В 1859 году Лорис был командирован в Турцию для переговоров о принятии в пределы азиатской Турции горцев-переселенцев из Терской области, по выполнении этого задания получил орден св. Станислава 1-й степени.

Назначенный вскоре военным начальником Южного Дагестана и Дербентским градоначальником, Лорис-Меликов с большим успехом занялся водворением новых порядков среди горских племен, не имевших ранее этого никакого понятия о гражданственности. В марте 1863 года он был назначен начальником Терской области, командующим расположенными в ней войсками и наказным атаманом Терского казачьего войска и произведён 17 апреля того же года в генерал-лейтенанты, 13 августа 1865 г. назначен генерал-адъютантом. Отправляя обязанность начальника Терской области до 1875 г., Лорис-Меликов обратил всю свою деятельность на водворение порядка и спокойствия в среде горского населения области, продолжавшего ещё волноваться после недавнего покорения Кавказа, причём проявлявшиеся со стороны горцев попытки к открытому сопротивлению власти были очень скоро им прекращаемы. Помимо этого, за время управления Лорис-Меликова были освобождены от крепостной зависимости многие жители Терской области, находившиеся во власти владетельных князей и других лиц, и вместе с тем разрешены многие сословные поземельные вопросы, захватывавшие близко бытовую и экономическую сторону областного населения. Кроме того, в то время горцы были обложены государственной податью, и вместе с тем было значительно увеличено число учебных заведений, достигшее цифры 300, причём Лорис на свои средства учредил ремесленное училище во Владикавказе. Предпринятые меры содействовали умиротворению края и подготовили население к тому, что уже в 1869 году было признано возможным ввести в Терской области не только управление на началах общего учреждения Империи, но и судебные уставы 1864 года.

Напряжённая деятельность расстроила здоровье Лорис-Меликова и побудила его просить об увольнении за границу, чтобы прибегнуть к содействию иностранных врачей. Наместник Кавказа великий князь Михаил Николаевич, как было выражено в особом приказе по Кавказскому военному округу 15 мая 1875 года, «с величайшим сожалением уступил на просьбу Лорис-Меликова и только ввиду совершенной необходимости её удовлетворения». При этом Лорис-Меликов, ещё ранее, 30 августа 1865 года, пожалованный званием генерал-адъютанта Его Величества, был зачислен в 1875 году в Терское казачье войско, произведён 17 апреля в генералы от кавалерии и назначен состоять при наместнике великом князе, с отчислением от должности начальника Терской области. Отправился за границу, но недолго находился вдали от дел.

Подготовка к войне с Турцией сделала необходимым для нас формирование особого корпуса войск для действия против турок в Малой Азии. Начальство над этим корпусом было вверено Лорис-Меликову. Он вступил 12 апреля 1877 г. в пределы Турции четырьмя колоннами и 5—6 мая штурмом овладел Ардаганом, за что был награждён орденом св. Георгия 3-й степени. После этого он быстро подошёл к Карсу, гораздо лучше и сильнее укрепленному, нежели в Крымскую войну, и послал генерала Тергукасова с отрядом к Эрзеруму. В это время турецкие войска под начальством Мухтара-паши подошли к подошвам хребта Саганлуг к селению Зевин (на пути из Карса в Эрзерум), намереваясь спуститься к Карсу. Не желая турок допустить до этого, Лорис-Меликов атаковал их в начале июня.

Начало сражения было для русских благоприятно, но турки вовремя получили большие подкрепления, и русские войска, встретив на пути большой овраг, понесли значительные потери и принуждены были отступить от Зевина. Мухтар-паша поставил часть своих сил на Аладжинских высотах, на отрогах Кара-Дага. Лорис-Меликов получил, в свою очередь, подкрепления в ночь на 28 июня 1877 г., отошёл из-под Карса и, совершив обход, 20—22 сентября атаковал неприятеля на высотах Аладжи с фронта и тыла и нанёс им полное поражение, взяв в плен более 7 тысяч турок. Затем соединенные силы Мухтара- и Измаила-пашей снова разбиты были Лорис-Меликовым в Авлияр-Аладжинском сражении 2 и 3 октября и при Деве-Бойну 23 октября. За эти победы Лорис-Меликов удостоился получить орден св. Георгия 2-й степени.

После указанных сражений Лорис-Меликов обратился к Карсу, считавшемуся неприступным. Подойдя к крепости, он немедленно ночью с 5 на 6 ноября двинулся на штурм и овладел Карсом, взяв в плен 17 тысяч турок и 303 орудия. За взятие Карса Лорис был награждён орденом св. Владимира 1-й степени с мечами. Овладев Карсом, Лорис-Меликов зимою же начал блокаду Эрзерума. Благодаря доверию к Лорис-Меликову местного населения и подрядчиков он даже на неприятельской территории вёл войну на кредитные деньги и рассчитывался с местным населением в российских рублях, чем доставил казне сбережение в несколько десятков миллионов.

При последовавшем заключении мира с Турцией Лорис-Меликов за боевые достоинства в апреле 1878 г. был возведён в графское достоинство и назначен состоящим в распоряжении главнокомандующего на Кавказе великого князя Михаила Николаевича. С появлением в следующем 1879 г. чумы в Ветлянке Лорис-Меликов был назначен временным Астраханским, Саратовским и Самарским генерал-губернатором, с почти неограниченными полномочиями для борьбы с этою опасной болезнью. Ещё до прибытия его в Ветлянку благодаря строгим карантинным мерам, своевременно принятым и тщательно соблюдаемым, чума стала утихать. Лорис-Меликов оцепил ещё четвёртым кордоном всю Астраханскую губернию, лично был в Ветлянке, осматривал кордоны и скоро за прекращением чумы имел возможность представить и об уничтожении временного своего генерал-губернаторства, причём оказалось, что из отпущенных в его распоряжение четырёх миллионов рублей для борьбы с чумою было израсходовано не более трехсот тысяч рублей. За эту деятельность Лорис-Меликов был удостоен ордена св. Александра Невского (алмазные знаки к этому ордену получил в 1881 г.).

Его возвращение в Петербург совпало с учреждением особых временных генерал-губернаторов, снабженных почти безграничными полномочиями, для искоренения в государстве крамолы (терроризма), проявившейся во многих частях Империи целым рядом преступных действий.

7 апреля 1879 года был назначен временным генерал-губернатором Харьковской губернии, где незадолго перед этим был убит губернатор князь Д. Н. Кропоткин; с 17 апреля того же года — командующий войсками Харьковского военного округа.

В начале 1880 года, вскоре после взрыва в Зимнем дворце 5 февраля 1880 года, был вызван в Петербург для обсуждения вопроса о мерах для борьбы с революционным движением. 14 февраля 1880 года был назначен Главным начальником учреждённой 12 февраля того же года Верховной распорядительной комиссии, которая была наделена обширными полномочиями; с 3 марта — временным начальником III Отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии.

В целях сосредоточения в одних руках высшего заведования всеми органами, призванными к охранению государственного спокойствия, предложил упразднить III Отделение и передать все его дела и функции во вновь учрежденный Департамент полиции при Министерстве внутренних дел. Им были предложены меры к облегчению участи лиц, высланных административным порядком по политической неблагонадёжности и принадлежавших в значительной мере к числу учащейся молодежи. Некоторое отражение системы Лорис-Меликова можно найти в «Письмах о современном состоянии России» Р. А. Фадеева, бывшего товарища Лорис-Меликова по службе на Кавказе.

Несмотря на сделанное 20 февраля 1880 года неким Молодецким покушение на него, продолжал держаться высказанных им начал в борьбе с революционным движением.

В конце лета 1880 года возбудил вопрос о прекращении деятельности Верховной распорядительной комиссии, которая и была закрыта 6 августа того же года; в тот же день был назначен министром внутренних дел.

Из числа всех мероприятий, задуманных при нём, в промежуток времени с ноября 1880 года по май 1881 года, были осуществлены весьма немногие, как, например, отмена акциза на соль (по финансовому ведомству).

В борьбе правительства с пропагандой свержения монархии и с терроризмом держался воззрения, что для предотвращения или раскрытия преступной горсти людей не должно стеснять мирных граждан вообще и что отмена установленных общих ограничений и исключительных мероприятий может отнять почву у антимонархической пропаганды. Лично принимал участие в допросах арестованного в ноябре 1879 года террориста Г. Д. Гольденберга и получил от него ценные показания.

Во время его руководства министерством было совершено убийство в Петербурге главы государства при обстоятельствах, свидетельствовавших об отсутствии достаточных мер по охране личной безопасности императора (таково было мнение обер-прокурора Победоносцева и императора Александра III). Благодаря тому, что один из террористов — Н. Рысаков, — убегая с места преступления, был схвачен оказавшимся рядом мостовым сторожем на конно-железной дороге крестьянином Михаилом Назаровым и дал обширные показания следствию, удалось раскрыть всю террористическую организацию (её главарь Желябов был арестован за 2 дня до цареубийства на основании показаний харьковского террориста Гольденберга, которые были даны ещё в конце 1879 года).

Цареубийство явственно показало правящим кругам крах курса умиротворения либералов и революционеров. В письме от 6 марта 1881 года обер-прокурор К. П. Победоносцев писал новому императору Александру III: «<…> час страшный и время не терпит. Или теперь спасать Россию и Себя, или никогда. Если будут Вам петь прежние песни сирены о том, что надо успокоиться, надо продолжать в либеральном направлении, надобно уступать так называемому общественному мнению, — о, ради Бога, не верьте, Ваше Величество, не слушайте. <…> не оставляйте графа Лорис-Меликова. Я не верю ему. Он фокусник и может ещё играть в двойную игру. <…> Если Вы отдадите Себя в руки ему, он приведёт Вас и Россию к погибели. Он умел только проводить либеральные проекты и вёл игру внутренней интриги. Но в смысле государственном он сам не знает, чего хочет, — что я сам ему высказывал неоднократно. И он — не патриот русский. Берегитесь, ради Бога, Ваше Величество, чтоб он не завладел Вашей волей, и не упускайте времени.» Сам Александр III 21 апреля того же года, после очередного совещания со своими министрами, писал Победоносцеву: «<…> Сегодняшнее наше совещание сделало на меня грустное впечатление. Лорис, Милютин и Абаза положительно продолжают ту же политику и хотят так или иначе довести нас до представительного правительства, но пока я не буду убежден, что для счастия России это необходимо, конечно этого не будет; я не допущу. <…> Странно слушать умных людей, которые могут серьёзно говорить о представительном начале в России <…> Более и более убеждаюсь, что добра от этих министров ждать я не могу. <…> Вы могли слышать, что Владимир, мой брат, правильно смотрит на вещи и совершенно, как и я, не допускает выборного начала.»

28 апреля состоялось совещание министров у Лорис-Меликова, где был зачитан текст Манифеста 29 апреля, вызвавший, по свидетельству присутствовавшего Победоносцева, неудовольствие многих и открытое негодование Абазы. Победоносцев сообщал царю о совещании 28 апреля в письме от 29 апреля: «Смущение было общее, но, кроме смущения, у некоторых явно высказывалась досада. Лорис-Меликов и Абаза прямо сочли себя обиженными <…>». Составленный Победоносцевым Манифест о незыблемости самодержавия (подписан императором 29 апреля 1881 года) призывал всех верных подданных служить верой и правдой к искоренению гнусной крамолы, позорящей землю Русскую, к утверждению веры и нравственности, к доброму воспитанию детей, истреблению неправды и хищения, к водворению порядка и правды в действии учреждений, дарованных России благодетелем её императором Александром II.

На следующий по издании манифеста день Лорис-Меликов подал прошение об отставке с поста министра внутренних дел — формально по расстроенному здоровью; преемником его был, по совету Победоносцева, назначен граф Николай Павлович Игнатьев. В письме от 30 апреля 1881 года Александр III писал Победоносцеву: «Я получил сегодня утром письмо гр. Лорис-Меликова, в котором он просит об увольнении под видом болезни. Я ему отвечал и принял его просьбу. <…> Я видел вчера гр. Лорис-Меликова на параде и потом на завтраке у пр. Ольденбургского и хотя он мне ничего не говорил, но видно было по его физиономии, что он весьма недоволен и расстроен.»

В письме императору от 4 мая 1881 года Победоносцев предупреждал о Лорис-Меликове и Абазе: «<…> Ваше Величество, не извольте обманываться. С 29 апреля эти люди — враги Ваши. Они хотят доказать во что бы то ни стало, что они были правы, а Вы неправы <…>». Отставка с поста министра была официально принята 4 мая 1881 года.

Уехал за границу и проживал большей частью в Ницце. 1 ноября 1882 года был назначен шефом 1-го Сунженско-Владикавказского полка Терского казачьего войска.

29 мая 1883 года уволен в бессрочный отпуск с разрешением присутствовать в Государственном совете, когда позволит здоровье.

Скончался 12 декабря 1888 года в Ницце. Тело его было привезено в Тифлис, где и погребено в армянском Ванкском соборе (на нынешней улице Атонели; после разрушения собора, в 1957 году прах и надгробие были перенесены во двор армянского собора Святого Георгия на Мейдане).

«По политическим своим воззрениям, — говорит доктор Н. А. Белоголовый, близко сошедшийся с Лорис-Меликовым во время его жизни за границей, — Лорис-Меликов был умеренный постепеновец, последовательный либерал, строго убежденный защитник органического прогресса, с одинаковым несочувствием относившийся ко всем явлениям, задерживающим нормальный рост и правильное развитие народов, с какой бы стороны эти явления ни обнаруживались. Непоколебимо веруя в прогресс человечества и в необходимость для России примкнуть к его благам, он стоял за возможно широкое распространение народного образования, за нестесняемость науки, за расширение и большую самостоятельность самоуправления и за привлечение выборных от общества к обсуждению законодательных вопросов в качестве совещательных членов. Дальше этого его реформативные идеалы не шли».

Адреса в Санкт-Петербурге:

Начало 1880—1881 — дом В. Н. Карамзина — Большая Морская улица, 55.

Литературные труды:

Граф Лорис-Меликов уделял время также литературе и написал следующие труды:

• «О Кавказских правителях с 1776 года до конца XVIII столетия, по делам Ставропольского архива» // «Русский архив», 1873
• «Записка о Хаджи-Мурате» // «Русская старина», 1881, т. 30
• «О судоходстве по Кубани» // «Новое время», 1882
• «О состоянии Терской области» // «Русская старина», 1889, № 8—9
• Письма к графу Лорису-Меликову от Н. Н. Муравьева и М. С. Воронцова напечатаны в «Русской старине» в 1884 г., т. 43.

Михаи́л Ю́рьевич Ле́рмонтов (3 (15) октября 1814, Москва — 15 (27) июля 1841, Пятигорск) — русский поэт, прозаик, драматург, художник, офицер.

Род Лермонтовых, по распространённому предположению, происходил из Шотландии и восходил к полумифическому барду-пророку Томасу Лермонту. Эта гипотеза, однако, до настоящего времени не была ни подтверждена, ни опровергнута.^{[источник не указан 23 дня]} Своим предполагаемым шотландским корням Лермонтов посвятил стихотворение «Желание». В юности Лермонтов также (абсолютно фантастически) ассоциировал свою фамилию с испанским государственным деятелем начала XVII века Франсиско Лермой, эти фантазии отразились в написанном поэтом воображаемом портрете Лермы, а также драме «Испанцы».

Предок Лермонтова, поручик польской армии шотландского происхождения Юрий (Джордж) Лермонт, в 1613 году попал в плен и перешел на русскую службу. В чине ротмистра русского рейтарского строя он погиб при осаде Смоленска в 1633 году^[2].

Сохранились документы относительно прадеда Михаила Лермонтова по отцовской линии, Юрия Петровича Лермонтова, воспитанника шляхетского кадетского корпуса.^{[источник не указан 23 дня]} В это время род Лермонтовых пользовался ещё благосостоянием; захудалость началась с поколений, ближайших ко времени поэта. По воспоминаниям, собранным чембарским краеведом П. К. Шугаевым (1855—1917), отец поэта, Юрий Петрович Лермонтов (1787—1831) «был среднего роста, редкий красавец и прекрасно сложен; в общем, его можно назвать в полном смысле слова изящным мужчиной; он был добр, но ужасно вспыльчив».^[3] Перед женитьбой на Марии Михайловне Арсеньевой, матери поэта, Юрий Петрович вышел в отставку в чине пехотного капитана. У Юрия Петровича Лермонтова были сёстры, проживавшие в Москве.

Дед поэта по материнской линии, Михаил Васильевич Арсеньев (1768—1810), отставной гвардии поручик, женился в конце 1794 или начале 1795 года в Москве на Елизавете Алексеевне Столыпиной (1773—1845), после чего купил «почти за бесценок» у Нарышкина в Чембарском уезде Пензенской губернии село Тарханы, где и поселился со своей женой. Село Тарханы было основано в XVIII веке Нарышкиным, который поселил там своих крепостных из московских и владимирских вотчин из числа отчаянных воров, головорезов и закостенелых до фанатизма раскольников. Эти крестьяне долгое время разговаривали на подмосковном наречии с доминирующей «о». Во время пугачёвского восстания в село заходили отряды мятежников. Предусмотрительный староста заранее сумел ублаготворить всех недовольных, раздав крестьянам почти весь барский хлеб, поэтому и не был повешен.

Михаил Васильевич Арсеньев «был среднего роста, красавец, статный собой, крепкого телосложения; он происходил из хорошей старинной дворянской фамилии». Любил развлечения и отличался некоторой экзальтированностью: выписал себе в имение из Москвы карлика, любил устраивать различные развлечения.

Елизавета Алексеевна, бабушка поэта, была «не особенно красива, высокого роста, сурова и до некоторой степени неуклюжа». Обладала недюжинным умом, силой воли и деловой хваткой. Происходила из знаменитого рода Столыпиных. Её отец несколько лет избирался предводителем дворянства Пензенской губернии. В его семье было 11 детей. Елизавета Алексеевна была первым ребёнком. Один из её родных братьев, Александр, служил адъютантом Александра Суворова, двое других — Николай и Дмитрий, вышли в генералы, один стал сенатором и дружил со Сперанским, двое избирались предводителями губернского дворянства в Саратове и Пензе. Одна из её сестёр была замужем за московским вице-губернатором, другая за генералом^[4].

После рождения единственной дочери Марии, Елизавета Алексеевна заболела женской болезнью. Вследствие этого Михаил Васильевич сошёлся с соседкой по имению, помещицей Мансыревой, муж которой длительное время находился за границей в действующей армии. 2 января 1810 года (по старому стилю), узнав во время рождественской ёлки, устроенной им для дочери, о возвращении мужа Мансыревой домой, Михаил Васильевич принял яд. Елизавета Алексеевна, заявив: «собаке собачья смерть», вместе с дочерью на время похорон уехала в Пензу.^[5]

Михаил Васильевич похоронен в семейном склепе в Тарханах. На его памятнике написано: «М. В. Арсеньев скончался 2-го января 1810 года, родился 1768 года, 8 ноября».

Елизавета Алексеевна Арсеньева стала сама управлять своим имением. Своих крепостных, которых у неё было около 600 душ, она держала в строгости, хотя, в отличие от других помещиков, никогда не применяла к ним телесные наказания. Самым строгим наказанием у неё было выбрить половину головы у провинившегося мужика, или отрезать косу у крепостной.

Поместье Юрия Петровича Лермонтова — Кропотовка, Ефремовского уезда Тульской губернии (в настоящее время — село Кропотово-Лермонтово Становлянского района Липецкой области) — находилось по соседству с селом Васильевским, принадлежавшим роду Арсеньевых. Замуж за Юрия Петровича Марья Михайловна, которой не было ещё и 17 лет, как тогда говорили, «выскочила по горячке». Для Юрия Петровича это была блестящая партия.

После свадьбы семья Лермонтовых поселилась в Тарханах. Однако рожать свою, не отличавшуюся крепким здоровьем, молодую жену Юрий Петрович повёз в Москву, где можно было рассчитывать на помощь опытных врачей. Там в ночь с 2 на 3 октября 1814 года в доме напротив Красных ворот (сейчас на этом месте находится высотное здание, на котором есть памятная доска с изображением М. Ю. Лермонтова) на свет появился великий русский поэт.

23 октября в церкви Трёх святителей у Красных ворот крестили новорождённого Михаила Лермонтова. Крёстной матерью стала бабушка — Елизавета Алексеевна Арсеньева. Она же, недолюбливавшая зятя, настояла на том, чтобы мальчика назвали не Петром, как хотел отец, а Михаилом.

Непосредственно после рождения внука бабушка Арсеньева в 7 верстах от Тархан основала новое село, которое назвала в его честь — Михайловским.

Первый биограф Михаила Лермонтова, Павел Александрович Висковатый (1842—1905), отмечал, что его мать, Марья Михайловна, была «одарена душою музыкальной». Она часто музицировала на фортепьяно, держа маленького сына на коленях, и якобы от неё Михаил Юрьевич унаследовал «необычайную нервность свою».

Семейное счастье Лермонтовых было недолгим. «Юрий Петрович охладел к жене по той же причине, как и его тесть к тёще; вследствие этого Юрий Петрович завёл интимные отношения с бонной своего сына, молоденькой немкой, Сесильей Фёдоровной, и кроме того с дворовыми… Буря разразилась после поездки Юрия Петровича с Марьей Михайловной в гости, к соседям Головниным… едучи обратно в Тарханы, Марья Михайловна стала упрекать своего мужа в измене; тогда пылкий и раздражительный Юрий Петрович был выведен из себя этими упрёками и ударил Марью Михайловну весьма сильно кулаком по лицу, что и послужило впоследствии поводом к тому невыносимому положению, какое установилось в семье Лермонтовых. С этого времени с невероятной быстротой развилась болезнь Марьи Михайловны, впоследствии перешедшая в чахотку, которая и свела её преждевременно в могилу. После смерти и похорон Марьи Михайловны… Юрию Петровичу ничего более не оставалось, как уехать в своё собственное небольшое родовое тульское имение Кропотовку, что он и сделал в скором времени, оставив своего сына, ещё ребёнком, на попечение его бабушке Елизавете Алексеевне…».^[6]

Марья Михайловна похоронена в том же склепе, что и её отец. Её памятник, установленный в часовне, построенной над склепом, венчает сломанный якорь — символ несчастной семейной жизни. На памятнике надпись: «Под камнем сим лежит тело Марьи Михайловны Лермонтовой, урождённой Арсеньевой, скончавшейся 1817 года февраля 24 дня, в субботу; житие её было 21 год и 11 месяцев и 7 дней». Елизавета Алексеевна Арсеньева, пережившая своего мужа, дочь, зятя и внука, также похоронена в этом склепе. Памятника у неё нет.

Село Тарханы с деревней Михайловской после смерти Елизаветы Алексеевны Арсеньевой перешло по духовному завещанию к её брату Афанасию Алексеевичу Столыпину, а затем к сыну последнего Алексею Афанасьевичу.

В 1970-е годы недалеко от часовни Арсеньевых, благодаря стараниям известного советского лермонтоведа Ираклия Андроникова, был перезахоронен и отец поэта, Юрий Петрович Лермонтов.

Бабушка поэта, Елизавета Алексеевна Арсеньева, страстно любила внука, который в детстве не отличался сильным здоровьем. Энергичная и настойчивая, она прилагала все усилия, чтобы дать ему всё, на что только может претендовать продолжатель рода Лермонтовых. О чувствах и интересах отца она не заботилась. Лермонтов в юношеских произведениях весьма полно и точно воспроизводил события и действующих лиц своей личной жизни. В драме с немецким заглавием — «Menschen und Leidenschaften» — рассказан раздор между его отцом и бабушкой.

Лермонтов-отец не в состоянии был воспитывать сына, как этого хотелось аристократической родне, — и Арсеньева, имея возможность тратить на внука «по четыре тысячи в год на обучение разным языкам», взяла его к себе с уговором воспитывать его до 16 лет и во всём советоваться с отцом. Последнее условие не выполнялось; даже свидания отца с сыном встречали непреодолимые препятствия со стороны Арсеньевой.

Ребёнок с самого начала должен был осознавать противоестественность этого положения. Его детство протекало в поместье бабушки, Тарханах, Пензенской губернии; его окружали любовью и заботами — но светлых впечатлений, свойственных возрасту, у него не было.

В неоконченной юношеской «Повести» описывается детство Саши Арбенина, двойника самого автора. Саша с шестилетнего возраста обнаруживает наклонность к мечтательности, страстное влечение ко всему героическому, величавому, бурному. Лермонтов родился болезненным и всё детство страдал золотухой; но болезнь эта развила в ребёнке необычайную нравственную энергию. Болезненное состояние будущего поэта требовало так много внимания, что бабушка, ничего не жалевшая для внука, наняла для него доктора Ансельма Левиса (Леви) — еврея из Франции, главной обязанностью которого было лечение и врачебный надзор за Михаилом.^[7]

В «Повести» признаётся её влияние на ум и характер героя: «он выучился думать… Лишённый возможности развлекаться обыкновенными забавами детей, Саша начал искать их в самом себе. Воображение стало для него новой игрушкой… В течение мучительных бессонниц, задыхаясь между горячих подушек, он уже привыкал побеждать страданья тела, увлекаясь грёзами души… Вероятно, что раннее умственное развитие немало помешало его выздоровлению»…

Это раннее развитие стало для Лермонтова источником огорчений: никто из окружающих не только не был в состоянии пойти навстречу «грёзам его души», но даже не замечал их. Здесь коренятся основные мотивы его будущей поэзии разочарования. В угрюмом ребёнке растёт презрение к повседневной окружающей жизни. Всё чуждое, враждебное ей возбуждало в нём горячее сочувствие: он сам одинок и несчастлив, — всякое одиночество и чужое несчастье, происходящее от людского непонимания, равнодушия или мелкого эгоизма, кажется ему своим. В его сердце живут рядом чувство отчуждённости среди людей и непреодолимая жажда родной души, такой же одинокой, близкой поэту своими грёзами и, может быть, страданиями. И в результате: «в ребячестве моём тоску любови знойной уж стал я понимать душою беспокойной».

Мальчиком десяти лет бабушка повезла его на Кавказ, на воды; здесь он встретил девочку лет девяти — и в первый раз у него проснулось необыкновенно глубокое чувство, оставившее память на всю жизнь, но сначала для него неясное и неразгаданное. Два года спустя поэт рассказывает о новом увлечении, посвящает ему стихотворение: к Гению.

Первая любовь неразрывно слилась с подавляющими впечатлениями Кавказа. «Горы кавказские для меня священны», — писал Лермонтов; они объединили всё дорогое, что жило в душе поэта-ребёнка. С осени 1825 года начинаются более или менее постоянные учебные занятия Лермонтова, но выбор учителей — француз Capet и бежавший из Турции грек — был неудачен. Грек вскоре совсем бросил педагогические занятия и занялся скорняжным промыслом. Француз, очевидно, не внушил Лермонтову особенного интереса к французскому языку и литературе: в ученических тетрадях Лермонтова французские стихотворения очень рано уступают место русским. Тем не менее, имея в Тарханах прекрасную библиотеку, Лермонтов, пристрастившийся к чтению, занимался под руководством учителей самообразованием и овладел не только европейскими языками (английских, немецких и французских писателей он читал в оригиналах), но и прекрасно изучил европейскую культуру в целом и литературу в частности.

Пятнадцатилетним мальчиком он сожалеет, что не слыхал в детстве русских народных сказок: «в них, верно, больше поэзии, чем во всей французской словесности». Его пленяют загадочные, но мужественные образы отверженных человеческим обществом — «корсаров», «преступников», «пленников», «узников». Спустя два года после возвращения с Кавказа бабушка повезла Лермонтова в Москву, где его стали готовить к поступлению в университетский благородный пансион. Учителями его были Зиновьев А. З., преподаватель латинского и русского языка в пансионе, и француз Gondrot, бывший полковник наполеоновской гвардии; его сменил в 1829 году англичанин Виндсон, познакомивший его с английской литературой.

В пансионе Лермонтов оставался около двух лет. Здесь под руководством Мерзлякова А. Ф. и Зиновьева прививался вкус к литературе: происходили «заседания по словесности», молодые люди пробовали свои силы в самостоятельном творчестве, существовал даже какой-то журнал при главном участии Лермонтова.

Поэт горячо принялся за чтение; сначала он поглощён Шиллером, особенно его юношескими трагедиями; затем он принимается за Шекспира, в письме к родственнице «вступается за честь его», цитирует сцены из «Гамлета».

По-прежнему Лермонтов ищет родную душу, увлекается дружбой то с одним, то с другим товарищем, испытывает разочарования, негодует на легкомыслие и измену друзей. Последнее время его пребывания в пансионе — 1829 — отмечено в произведениях Лермонтова необыкновенно мрачным разочарованием, источником которого была совершенно реальная драма в личной жизни Лермонтова.

Срок воспитания его под руководством бабушки приходил к концу; отец часто навещал сына в пансионе, и отношения его к тёще обострились до крайней степени. Борьба развивалась на глазах Михаила Юрьевича; она подробно изображена в его юношеской драме. Бабушка, ссылаясь на свою одинокую старость, взывая к чувству благодарности внука, отвоевала его у зятя, пригрозив, как и раньше, отписать всё своё движимое и недвижимое имущество в род Столыпиных, если внук по настоянию отца уедет от неё. Юрию Петровичу пришлось отступить, хотя отец и сын были привязаны друг к другу и отец, по-видимому, как никто другой понимал, насколько одарён его сын. Во всяком случае, именно об этом свидетельствует его предсмертное письмо сыну.

Стихотворения этого времени — яркое отражение пережитого поэтом. У него появляется склонность к воспоминаниям: в настоящем, очевидно, немного отрады. «Мой дух погас и состарился», — говорит он, и только «смутный памятник прошедших милых лет» ему «любезен». Чувство одиночества переходит в беспомощную жалобу — депрессию; юноша готов окончательно порвать с внешним миром, создаёт «в уме своём» «мир иной и образов иных существованье», считает себя «отмеченным судьбой», «жертвой посреди степей», «сыном природы».

Ему «мир земной тесен», порывы его «удручены ношей обманов», перед ним призрак преждевременной старости… В этих излияниях, конечно, много юношеской игры в страшные чувства и героические настроения, но в их основе лежат безусловно искренние огорчения юноши, несомненный духовный разлад его с окружающей действительностью.

К 1829 году относятся первый очерк «Демона» и стихотворение «Монолог», предвещающее «Думу». Поэт отказывается от своих вдохновений, сравнивая свою жизнь с осенним днём, и рисует «измученную душу» Демона, живущего без веры, с презрением и равнодушием ко «всему на свете». Немного спустя, оплакивая отца, он себя и его называет «жертвами жребия земного»: «ты дал мне жизнь, но счастья не дано!..»

Весной 1830 года благородный пансион был преобразован в гимназию, и Лермонтов оставил его. Лето он провёл в Середникове, подмосковном поместье брата бабушки, Столыпина. В настоящее время здесь воздвигнут монумент с надписью на фасадной стороне: «М. Ю. Лермонтов 1914 года Сей обелиск поставлен в память его пребывания в 1830-31 гг. в Средникове». Тыльная сторона содержит слова: «Певцу печали и любви …»

Недалеко от Средниково жили другие родственники Лермонтова — Верещагины; Александра Верещагина познакомила его со своей подругой, Екатериной Сушковой, также соседкой по имению. Сушкова, впоследствии Хвостова, оставила записки об этом знакомстве. Содержание их — настоящий «роман», распадающийся на две части: в первой — торжествующая и насмешливая героиня, Сушкова, во второй — холодный и даже жестоко мстительный герой, Лермонтов.

Шестнадцатилетний «отрок», склонный к «сентиментальным суждениям», невзрачный, косолапый, с красными глазами, с вздёрнутым носом и язвительной улыбкой, менее всего мог казаться интересным кавалером для юных барышень. В ответ на его чувства ему предлагали «волчок или верёвочку», угощали булочками с начинкой из опилок. Сушкова, много лет спустя после события, изобразила поэта в недуге безнадёжной страсти и приписала себе даже стихотворение, посвящённое Лермонтовым другой девице — Вареньке Лопухиной, его соседке по московской квартире на Малой Молчановке: к ней он питал до конца жизни едва ли не самое глубокое чувство, когда-либо вызванное в нём женщиной.

В то же лето 1830 года внимание Лермонтова сосредоточилось на личности и поэзии Байрона; он впервые сравнивает себя с английским поэтом, сознаёт сходство своего нравственного мира с байроновским, посвящает несколько стихотворений польской революции. Вряд ли, ввиду всего этого, увлечение поэта «черноокой» красавицей, то есть Сушковой, можно признавать таким всепоглощающим и трагическим, как его рисует сама героиня. Но это не мешало «роману» внести новую горечь в душу поэта; это докажет впоследствии его действительно жестокая месть — один из его ответов на людское бессердечие, легкомысленно отравлявшее его «ребяческие дни», гасившее в его душе «огонь божественный». В 1830 году Лермонтов написал стихотворение «Предсказание» («Настанет год, / России чёрный год, / Когда царей корона упадёт…»).

К 1830 году происходит знакомство поэта с Натальей Фёдоровной Ивановой, — таинственной незнакомкой Н. Ф. И., чьи инициалы удалось раскрыть Ираклию Андроникову. Ей посвящён цикл из приблизительно тридцати стихов. Отношения с Ивановой первоначально развивались иначе, чем с Сушковой — Лермонтов впервые почувствовал взаимное чувство. Однако вскоре в их отношениях наступает непонятная перемена, пылкому, молодому поэту предпочитают более опытного и состоятельного соперника. К лету 1831 года в творчестве Лермонтова становится ключевой тема измены, неверности. Из «ивановского» цикла стихов явствует, насколько мучительно переживал поэт это чувство. В стихах, обращённых к Н. Ф. Ивановой, не содержится никаких прямых указаний на причины сердечной драмы двух людей, на первом месте лишь само чувство неразделённой любви, перемежающееся раздумьями о горькой судьбе поэта. Это чувство усложняется по сравнению с чувством, описанным в цикле к Сушковой: поэта угнетает не столько отсутствие взаимности, сколько нежелание оценить насыщенный духовный мир поэта.

Вместе с тем отверженный герой благодарен своей возлюбленной за ту возвышающую любовь, которая помогла ему полнее осознать своё призвание поэта. Сердечные муки сопровождаются упрёками к своей неверной избраннице за то, что она крадёт его у Поэзии. В то же время именно поэтическое творчество способно обессмертить чувство любви:

Но для небесного могилы нет. Когда я буду прах, мои мечты, Хоть не поймет их, удивленный свет Благословит; и ты, мой ангел, ты Со мною не умрешь: моя любовь Тебя отдаст бессмертной жизни вновь; С моим названьем станут повторять Твое: на что им мертвых разлучать?

Любовь поэта становится помехой поэтическому вдохновению и творческой свободе. Лирического героя переполняет противоречивая гамма чувств: нежность и страстность борются в нём с врождённой гордостью и вольнолюбием.^[8]

С сентября 1830 года Лермонтов числится студентом Московского университета сначала на «нравственно-политическом отделении», потом на «словесном».

Серьёзная умственная жизнь развивалась за стенами университета, в студенческих кружках, но Лермонтов не сходится ни с одним из них. У него несомненно больше наклонности к светскому обществу, чем к отвлечённым товарищеским беседам: он по природе наблюдатель действительной жизни. Исчезло чувство юной, ничем не омрачённой доверчивости, охладела способность отзываться на чувство дружбы, на малейшие проблески симпатии. Его нравственный мир был другого склада, чем у его товарищей, восторженных гегельянцев и эстетиков.

Он не менее их уважал университет: «светлый храм науки» он называет «святым местом», описывая отчаянное пренебрежение студентов к жрецам этого храма. Он знает и о философских заносчивых «спорах» молодёжи, но сам не принимает в них участия. Он, вероятно, даже не был знаком с самым горячим спорщиком — знаменитым впоследствии критиком, хотя один из героев его студенческой драмы «Странный человек» носит фамилию Белинский, что косвенно свидетельствует о непростом отношении Лермонтова к идеалам, проповедуемым восторженной молодёжью, среди которой ему пришлось учиться.

Главный герой — Владимир — воплощает самого автора; его устами поэт откровенно сознаётся в мучительном противоречии своей натуры. Владимир знает эгоизм и ничтожество людей — и всё-таки не может покинуть их общество: «когда я один, то мне кажется, что никто меня не любит, никто не заботится обо мне, — и это так тяжело!» Ещё важнее драма как выражение общественных идей поэта. Мужик рассказывает Владимиру и его другу, Белинскому — противникам крепостного права, — о жестокостях помещицы и о других крестьянских невзгодах. Рассказ приводит Владимира в гнев, вырывает у него крик: «О моё отечество! моё отечество!», — а Белинского заставляет оказать мужикам помощь.

Для поэтической деятельности Лермонтова университетские годы оказались в высшей степени плодотворны. Талант его зрел быстро, духовный мир определялся резко. Лермонтов усердно посещает московские салоны, балы, маскарады. Он знает действительную цену этих развлечений, но умеет быть весёлым, разделять удовольствия других. Поверхностным наблюдателям казалась совершенно неестественной бурная и гордая поэзия Лермонтова при его светских талантах.

Они готовы были демонизм и разочарование его счесть «драпировкой», «весёлый, непринуждённый вид» признать истинно лермонтовским свойством, а жгучую «тоску» и «злость» его стихов — притворством и условным поэтическим маскарадом. Но именно поэзия и была искренним отголоском лермонтовских настроений. «Меня спасало вдохновенье от мелочных сует», — писал он и отдавался творчеству, как единственному чистому и высокому наслаждению. «Свет», по его мнению, всё нивелирует и опошливает, сглаживает личные оттенки в характерах людей, вытравливает всякую оригинальность, приводит всех к одному уровню одушевлённого манекена. Принизив человека, «свет» приучает его быть счастливым именно в состоянии безличия и приниженности, наполняет его чувством самодовольства, убивает всякую возможность нравственного развития.

Лермонтов боится сам подвергнуться такой участи; более чем когда-либо он прячет свои задушевные думы от людей, вооружается насмешкой и презрением, подчас разыгрывает роль доброго малого или отчаянного искателя светских приключений. В уединении ему припоминаются кавказские впечатления — могучие и благородные, ни единой чертой не похожие на мелочи и немощи утончённого общества.

Он повторяет мечты поэтов прошлого века о естественном состоянии, свободном от «приличья цепей», от золота и почестей, от взаимной вражды людей. Он не может допустить, чтобы в нашу душу были вложены «неисполнимые желанья», чтобы мы тщетно искали «в себе и в мире совершенство». Его настроение — разочарование деятельных нравственных сил, разочарование в отрицательных явлениях общества, во имя очарования положительными задачами человеческого духа.

Эти мотивы вполне определились во время пребывания Лермонтова в московском университете, о котором он именно потому и сохранил память, как о «святом месте».

Лермонтов не пробыл в университете и двух лет; выданное ему свидетельство говорит об увольнении «по прошению» — но прошение, по преданию, было вынуждено студенческой историей с одним из наименее почтенных профессоров Маловым. С 18 июня 1832 года Лермонтов более не числился студентом.

Комментарии к «Воспоминаниям» П. Ф. Вистенгофа уточняют, что Лермонтов оставил Московский университет (подал заявление?) весной 1832 г. При этом из четырёх семестров его пребывания первый не состоялся из-за карантина по случаю эпидемии холеры, во втором семестре занятия не наладились отчасти из-за «маловской истории», и затем Лермонтов перевёлся на словесное отделение. Там, на репетициях экзаменов по риторике (П. В. Победоносцев), а также геральдике и нумизматике (М. С. Гастев) Лермонтов, обнаружив начитанность сверх программы и одновременно незнание лекционного материала, вступил в пререкания с экзаменаторами; после объяснения с администрацией возле его фамилии в списке студентов появилась помета: лат. consilium abeundi («посоветовано уйти») ^[9].

Он уехал в Санкт-Петербург с намерением снова поступить в университет, но ему отказались засчитать два года, проведённых в Московском университете, предложив поступить снова на 1 курс. Лермонтова такое долгое студенчество не устраивало, и он под влиянием петербургских родственников, прежде всего Монго-Столыпина, наперекор собственным планам, поступает в Школу гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров. Эта перемена карьеры отвечала и желаниям бабушки.

Лермонтов оставался в школе два «злополучных года», как он сам выражается. Об умственном развитии учеников никто не думал; им «не позволялось читать книг чисто-литературного содержания». В школе издавался журнал, но характер его вполне очевиден из поэм Лермонтова, вошедших в этот орган: «Уланша», «Петергофский праздник»…

Накануне вступления в школу Лермонтов написал стихотворение «Парус»; «мятежный» парус, «просящий бури» в минуты невозмутимого покоя — это всё та же с детства неугомонная душа поэта. «Искал он в людях совершенства, а сам — сам не был лучше их», — говорит он устами героя поэмы «Ангел смерти», написанной ещё в Москве.

В лермонтоведении существует мнение о том, что за два юнкерских года ничего существенного Лермонтов не создал. Действительно, в томике стихотворений за эти годы мы найдём только несколько «Юнкерских молитв». Но не нужно забывать о том, что Лермонтов так мало внимания уделяет поэзии не потому, что

Надежда Дурова родилась 17 сентября 1783 года в Киеве в семье отставного гусарского ротмистра А.В.Дурова. Мать Нади очень хотела сына и сразу невзлюбила новорожденную дочь. Девочка стала тянуться к отцу и быстро приобщилась к "мужским забавам". Ее наставником стал гусар Астахов. "Воспитатель мой, Астахов, по целым дням носил меня на руках, ходил со мной в эскадронную конюшню, сажал на лошадей, давал играть пистолетом, махать саблею", — будет вспоминать она. Так она росла до 5 лет. У матушки это вызывало глубокое неудовольствие, и она даже говорила отцу, что ее пугает блеск глаз дочери, и что она желала бы лучше видеть ее мертвую, нежели с такими наклонностями. Отец защищал девочку, но мать всячески старалась держать ее взаперти и лишать "юношеских радостей".

В 1789 году ротмистр поступил в город Сарапул Вятской губернии на место городничего.

Никола́й Васи́льевич Го́голь (фамилия при рождении Яно́вский, с 1821 года — Го́голь-Яно́вский; 20 марта (1 апреля) 1809 года, Большие Сорочинцы, Полтавская губерния — 21 февраля (4 марта) 1852 года, Москва) — русский прозаик, драматург, поэт, критик, публицист, широко признанный одним из классикНиколай Васильевич Гоголь родился 20 марта (1 апреля) 1809 года в селе Большие Сорочинцы близ реки Псёл, на границе Полтавского и Миргородского уездов (Полтавская губерния). Николаем его назвали в честь чудотворной иконы Святого Николая^[1]. Согласно семейному преданию он происходил из старинного украинского казацкого рода и был потомком известного казака Остапа Гоголя, бывшего в конце XVII века гетманом Правобережной Украины. В смутные времена украинской истории некоторые из его предков приставали и к шляхетству, и ещё дед Гоголя, Афанасий Демьянович Гоголь-Яновский (1738—1805), писал в официальной бумаге, что «его предки, фамилией Гоголь, польской нации», хотя большинство биографов склонны считать, что он всё же был «малороссом» (украинцем).^[4] Ряд исследователей, чьё мнение сформулировал В. В. Вересаев, считают, что происхождение от Остапа Гоголя могло быть сфальсифицировано Афанасием Демьяновичем для получения им дворянства, так как священническая родословная была непреодолимым препятствием для приобретения дворянского титула^[1].ов русской литературы^[4][5].

Прапрадед Ян (Иван) Яковлевич, воспитанник Киевской духовной академии, «вышедши в российскую сторону», поселился в Полтавском крае (в настоящее время — Полтавская область Украины), и от него пошло прозвание «Яновских». (По другой версии они были Яновскими, так как жили в местности Янове). Получив дворянскую грамоту в 1792 году, Афанасий Демьянович сменил фамилию «Яновский» на «Гоголь-Яновский». Сам Гоголь, будучи крещёным «Яновский», по-видимому, не знал о настоящем происхождении фамилии и впоследствии отбросил её, говоря, что её поляки выдумали^[1]. Отец Гоголя, Василий Афанасьевич Гоголь-Яновский (1777—1825), умер, когда сыну было 15 лет. Полагают, что сценическая деятельность отца, который был замечательным рассказчиком и писал пьесы для домашнего театра на украинском языке^[6], определила интересы будущего писателя — у Гоголя рано проявился интерес к театру.

Мать Гоголя Мария Ивановна (1791—1868), рожд. Косяровская, была выдана замуж в возрасте четырнадцати лет в 1805 году. По отзывам современников, она была исключительно хороша собой. Жених был вдвое старше её. Помимо Николая в семье было ещё одиннадцать детей. Всего было шесть мальчиков и шесть девочек. Первые два мальчика родились мёртвыми. Гоголь был третьим ребёнком. Четвёртым сыном был рано умерший Иван (1810—1819). Затем родилась дочь Мария (1811—1844). Все средние дети также умерли в младенчестве. Последними родились дочери Анна (1821—1893), Елизавета (1823—1864) и Ольга (1825—1907).

Жизнь в деревне до школы и после, в каникулы, шла в полнейшей обстановке украинского быта, как панского, так и крестьянского. Впоследствии эти впечатления легли в основу малороссийских повестей Гоголя, послужили причиной его исторических и этнографических интересов; позднее из Петербурга Гоголь постоянно обращался к матери, когда ему требовались новые бытовые подробности для его повестей. Влиянию матери приписывают задатки религиозности и мистицизма, к концу жизни овладевшими всем существом Гоголя.

В возрасте десяти лет Гоголя отвезли в Полтаву к одному из местных учителей, для приготовления к гимназии; затем он поступил в Гимназию высших наук в Нежине (с мая 1821 по июнь 1828). Гоголь не был прилежным учеником, но обладал прекрасной памятью, за несколько дней готовился к экзаменам и переходил из класса в класс; он был очень слаб в языках и делал успехи только в рисовании и русской словесности.

В плохом обучении была, по-видимому, отчасти виновата и сама гимназия высших наук, в первые годы своего существования не слишком хорошо организованная; например, история преподавалась методом зубрёжки, преподаватель словесности Никольский превозносил значение русской литературы XVIII века и не одобрял современной ему поэзии Пушкина и Жуковского, что впрочем лишь усиливало интерес гимназистов к романтической литературе^[7]. Уроки нравственного воспитания дополнялись розгой. Доставалось и Гоголю.

Недостатки школы восполнялись самообразованием в кружке товарищей, где нашлись люди, разделявшие с Гоголем литературные интересы (Герасим Высоцкий, по-видимому, имевший тогда на него немалое влияние^[8]; Александр Данилевский, оставшийся его другом на всю жизнь, как и Николай Прокопович; Нестор Кукольник, с которым, впрочем, Гоголь никогда не сходился).

Товарищи выписывали в складчину журналы; затеяли свой рукописный журнал, где Гоголь много писал в стихах. В то время он писал элегические стихотворения, трагедии, историческую поэму и повесть, а также сатиру «Нечто о Нежине, или Дуракам закон не писан»^[9]. С литературными интересами развилась и любовь к театру, где Гоголь, уже тогда отличавшийся необычным комизмом, был самым ревностным участником (ещё со второго года пребывания в Нежине). Юношеские опыты Гоголя складывались в стиле романтической риторики — не во вкусе Пушкина, которым Гоголь уже тогда восхищался, а скорее во вкусе Бестужева-Марлинского.

Смерть отца была тяжёлым ударом для всей семьи. Заботы о делах ложатся и на Гоголя; он дает советы, успокаивает мать, должен думать о будущем устройстве своих собственных дел. Мать боготворит своего сына Николая, считает его гениальным, она отдаёт ему последнее из своих скудных средств для обеспечения его нежинской, а впоследствии петербургской жизни. Николай также всю жизнь платил ей горячей сыновней любовью, однако полного понимания и доверительных отношений между ними не существовало. Позднее он откажется от своей доли в общем семейном наследстве в пользу сестёр, чтобы целиком посвятить себя литературе.

К концу пребывания в гимназии он мечтает о широкой общественной деятельности, которая, однако, видится ему вовсе не на литературном поприще; без сомнения под влиянием всего окружающего, он думает выдвинуться и приносить пользу обществу на службе, к которой на деле он был неспособен. Таким образом, планы будущего были неясны; но Гоголь был уверен, что ему предстоит широкое поприще; он говорит уже об указаниях провидения и не может удовлетвориться тем, чем довольствуются простые обыватели, по его выражению, какими было большинство его нежинских товарищей.

В декабре 1828 года Гоголь переехал в Санкт-Петербург. Здесь впервые ждало его жестокое разочарование: скромные средства оказались в большом городе совсем незначительными, а блестящие надежды не осуществлялись так скоро, как он ожидал. Его письма домой того времени смешаны из этого разочарования и туманного упования на лучшее будущее. В запасе у него было много характера и практической предприимчивости: он пробовал поступить на сцену, стать чиновником, отдаться литературе.

В актёры его не приняли; служба была так бессодержательна, что он стал ею тяготиться; тем сильнее привлекало его литературное поприще. В Петербурге он первое время держался общества земляков, состоявшего отчасти из прежних товарищей. Он нашёл, что Малороссия возбуждает живой интерес не только среди украинцев, но также и среди русских; испытанные неудачи обратили его поэтические мечтания к родной Украине, и отсюда возникли первые планы труда, который должен был дать исход потребности художественного творчества, а также принести и практическую пользу: это были планы „Вечеров на хуторе близ Диканьки“.

Но до этого он издал под псевдонимом В. Алова романтическую идиллию „Ганц Кюхельгартен“ (1829), которая была написана ещё в Нежине (он сам пометил её 1827 годом) и герою которой приданы те идеальные мечты и стремления, какими он был исполнен в последние годы нежинской жизни. Вскоре по выходе книжки в свет он сам уничтожил её тираж, когда критика отнеслась неблагосклонно к его произведению.

В беспокойном искании жизненного дела Гоголь в это время отправился за границу, морем в Любек, но через месяц вернулся опять в Петербург (сентябрь 1829) — и после объяснял свой поступок тем, что Бог указал ему путь в чужую землю, или ссылался на безнадёжную любовь. В действительности он бежал от самого себя, от разлада своих высоких, а также высокомерных мечтаний с практическою жизнью. „Его тянуло в какую-то фантастическую страну счастья и разумного производительного труда“, — говорит его биограф; такой страной представлялась ему Америка. На деле вместо Америки он попал на службу в III Отделение благодаря протекции Фаддея Булгарина^[1]. Впрочем, пребывание его там было непродолжительным. Впереди его ждала служба в департаменте уделов (апрель 1830), где он оставался до 1832 года. В 1830 году завязываются первые литературные знакомства: Орест Сомов, барон Дельвиг, Пётр Плетнёв. В 1831 году происходит сближение с кругом Жуковского и Пушкина, что оказало решительное влияние на его дальнейшую судьбу и на его литературную деятельность.

Неудача с „Ганцем Кюхельгартеном“ была ощутимым указанием на необходимость другого литературного пути; но ещё раньше, с первых месяцев 1829 года, Гоголь осаждает мать просьбами о присылке ему сведений об украинских обычаях, преданиях, костюмах, а также о присылке „записок, ведённых предками какой-нибудь старинной фамилии, рукописей стародавних“ и пр. Всё это был материал для будущих рассказов из украинского быта и преданий, которые стали началом его литературной славы. Он уже́ принимал некоторое участие в изданиях того времени: в начале 1830 года в „Отечественных записках“ Свиньина был напечатан (с правками редакции) „Вечер накануне Ивана Купала“; в то же время (1829) были начаты или написаны „Сорочинская ярмарка“ и „Майская ночь“.

Другие сочинения Гоголь печатал тогда в изданиях барона Дельвига „Литературная газета“ и „Северные цветы“, где была помещена глава из исторического романа „Гетьман“. Быть может, Дельвиг рекомендовал его Жуковскому, который принял Гоголя с большим радушием: по-видимому, между ними с первого раза сказалось взаимное сочувствие людей, родственных по любви к искусству, по религиозности, наклонной к мистицизму, — после они сблизились очень тесно.

Жуковский сдал молодого человека на руки Плетнёву с просьбой его пристроить, и действительно, в феврале 1831 года, Плетнёв рекомендовал Гоголя на должность учителя в Патриотическом институте, где сам был инспектором. Узнав ближе Гоголя, Плетнёв ждал случая „подвести его под благословение Пушкина“: это случилось в мае того же года. Вступление Гоголя в этот круг, вскоре оценивший в нём великий зарождающийся талант, оказало на судьбу Гоголя огромное влияние. Перед ним открывалась, наконец, перспектива широкой деятельности, о которой он мечтал, — но на поприще не служебном, а литературном.

В материальном отношении Гоголю могло помочь то, что кроме места в институте, Плетнёв предоставил ему возможность вести частные занятия у Лонгиновых, Балабиных, Васильчиковых; но главное было в нравственном влиянии, которое оказывала на Гоголя эта новая для него среда. В 1834 году его назначили на должность адъюнкта по кафедре истории в Петербургском университете^[10]. Он вошёл в круг лиц, стоявших во главе русской художественной литературы: его давние поэтические стремления могли развиваться во всей широте, инстинктивное понимание искусства могло стать глубоким сознанием; личность Пушкина произвела на него чрезвычайное впечатление и навсегда осталась для него предметом поклонения. Служение искусству становилось для него высоким и строгим нравственным долгом, требования которого он старался исполнять свято.

Отсюда, между прочим, и его медлительная манера работы, долгое определение и выработка плана и всех подробностей. Общество людей с широким литературным образованием вообще было полезно для юноши со скудными познаниями, вынесенными из школы: его наблюдательность становится глубже, и с каждым новым произведением его творческий уровень достигает новых высот. У Жуковского Гоголь встречал избранный круг, частью литературный, частью аристократический; в последнем у него вскоре завязались отношения, сыгравшие в будущем немалую роль в его жизни, например, с Виельгорскими; у Балабиных он встретился с блестящей фрейлиной Александрой Росетти (впоследствии Смирновой). Горизонт его жизненных наблюдений расширялся, давнишние стремления получали почву, и высокое понятие Гоголя о своем предназначении становилось предельным самомнением: с одной стороны, его настроение становилось возвышенно идеалистичным, с другой, возникли и предпосылки для религиозных исканий, какими отмечены последние годы его жизни.

Эта пора была самою деятельной эпохой его творчества. После небольших трудов, выше частью названных, его первым крупным литературным делом, положившим начало его славе, были „Вечера на хуторе близ Диканьки“. Повести, изданные пасичником Рудым Паньком», вышедшие в Петербурге в 1831 и 1832 годах, двумя частями (в первой были помещены «Сорочинская ярмарка», «Вечер накануне Ивана Купала», «Майская ночь, или утопленница», «Пропавшая грамота»; во второй — «Ночь перед Рождеством», «Страшная месть, старинная быль», «Иван Фёдорович Шпонька и его тётушка», «Заколдованное место»).

Эти рассказы, изображавшие невиданным прежде образом картины украинского быта, блиставшие весёлостью и тонким юмором, произвели большое впечатление на Пушкина. Следующими сборниками были сначала «Арабески», потом «Миргород», оба вышедшие в 1835 году и составленные частично из статей, опубликованных в 1830—1834 годах, а частично из новых произведений, публиковавшихся впервые. Вот когда литературная слава Гоголя стала бесспорной.

Он вырос в глазах и его ближайшего круга, и вообще молодого литературного поколения. Тем временем в личной жизни Гоголя происходили события, различным образом влиявшие на внутренний склад его мыслей и фантазий и на его внешние дела. В 1832 году он впервые был на родине после окончания курса в Нежине. Путь лежал через Москву, где он познакомился с людьми, которые стали потом его более или менее близкими друзьями: с Михаилом Погодиным, Михаилом Максимовичем, Михаилом Щепкиным, Сергеем Аксаковым.

Пребывание дома сначала окружало его впечатлениями родной любимой обстановки, воспоминаниями прошлого, но затем и тяжёлыми разочарованиями. Домашние дела были расстроены; сам Гоголь уже не был восторженным юношей, каким оставил родину: жизненный опыт научил его вглядываться глубже в действительность и за её внешней оболочкой видеть её часто печальную, даже трагическую основу. Вскоре его «Вечера» стали казаться ему поверхностным юношеским опытом, плодом той «молодости, во время которой не приходят на ум никакие вопросы»^[11].

Украинская жизнь и в это время доставляла материал для его фантазии, но настроение было иное: в повестях «Миргорода» постоянно звучит эта грустная нота, доходящая до высокого пафоса. Вернувшись в Петербург, Гоголь усиленно работал над своими произведениями: это была вообще самая активная пора его творческой деятельности; он продолжал, вместе с тем, строить жизненные планы.

С конца 1833 года он увлёкся мыслью столь же несбыточной, сколь несбыточными были его прежние планы относительно службы: ему казалось, что он может выступить на учёное поприще. В то время готовилось открытие Киевского университета, и он мечтал занять там кафедру истории, которую преподавал девицам в Патриотическом институте. В Киев приглашали Максимовича; Гоголь мечтал приступить к занятиям в Киеве вместе с ним, желал зазвать туда и Погодина; в Киеве его воображению представлялись русские Афины, где сам он думал написать нечто небывалое по всеобщей истории, а вместе с тем изучать украинскую старину.

Однако оказалось, что кафедра истории была отдана другому лицу; но зато вскоре, благодаря влиянию его высоких литературных друзей, ему предложена была такая же кафедра в Петербургском университете. Он действительно занял эту кафедру; несколько раз ему удалось прочесть эффектную лекцию, но затем задача оказалась ему не по силам, и он сам отказался от профессуры в 1835 году.

В 1832 году его работа несколько приостановилась из-за домашних и личных хлопот. Но уже в 1833 году он снова усиленно работает, и результатом этих годов были два упомянутые сборника. Сначала вышли «Арабески» (две части, СПб., 1835), где было помещено несколько статей популярно-научного содержания по истории и искусству («Скульптура, живопись и музыка»; несколько слов о Пушкине; об архитектуре; о преподавании всеобщей истории; взгляд на состояние Украины; об украинских песнях и пр.), но вместе с тем и новые повести «Портрет», «Невский проспект» и «Записки сумасшедшего».

Потом в том же году вышел «Миргород. Повести, служащие продолжением Вечеров на хуторе близ Диканьки» (две части, СПб., 1835). Здесь помещён был целый ряд произведений, в которых раскрывались новые поразительные черты таланта Гоголя. В первой части «Миргорода» появились «Старосветские помещики» и «Тарас Бульба»; во второй — «Вий» и «Повесть о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем».

Впоследствии (1842) «Тарас Бульба» был полностью переработан Гоголем. Будучи профессиональным историком, Гоголь использовал фактические материалы для построения сюжета и разработки характерных персонажей романа. События, легшие в основу романа — крестьянско-казацкие восстания 1637—1638 годов, предводительствуемые Гуней и Острянином. По всей видимости, писатель использовал дневники польского очевидца этих событий — войскового капеллана Симона Окольского.

К началу тридцатых годов относятся замыслы и некоторых других произведений Гоголя, таких как знаменитая «Шинель», «Коляска», может быть, «Портрет» в его переделанной редакции; эти произведения явились в «Современнике» Пушкина (1836) и Плетнёва (1842) и в первом собрании сочинений (1842); к более позднему пребыванию в Италии относится «Рим» в «Москвитянине» Погодина (1842).

К 1834 году относят первый замысел «Ревизора». Сохранившиеся рукописи Гоголя указывают, что он работал над своими произведениями чрезвычайно тщательно: по тому, что уцелело из этих рукописей, видно, как произведение в его известной нам, законченной форме вырастало постепенно из первоначального очерка, все более осложняясь подробностями и достигая, наконец, той удивительной художественной полноты и жизненности, с какими мы знаем их по завершении процесса, тянувшегося иногда целые годы.

Основной сюжет «Ревизора», как позднее и сюжет «Мёртвых душ», был сообщён Гоголю Пушкиным. Всё создание, начиная от плана и до последних частностей, было плодом собственного творчества Гоголя: анекдот, который мог быть рассказан в нескольких строках, превращался в богатое художественное произведение.

«Ревизор» вызвал бесконечную работу определения плана и деталей исполнения; существует целый ряд набросков, в целом и частями, и первая печатная форма комедии явилась в 1836 году. Старая страсть к театру овладела Гоголем в чрезвычайной степени: комедия не выходила у него из головы; его томительно увлекала мысль стать лицом к лицу с обществом; он с величайшей заботливостью старался, чтобы пьеса была исполнена в соответствии с его собственной идеей о характерах и действии; постановка встречала разнообразные препятствия, в том числе цензурные, и наконец могла осуществиться только по воле императора

Никола́й Ива́нович Лобаче́вский (20 ноября (1 декабря) 1792(17921201), Нижний Новгород — 12 (24) февраля 1856, Казань) — русский математик, создатель неевклидовой геометрии, деятель университетского образования и народного просвещения.

Известный английский математик Уильям Клиффорд назвал Лобачевского «Коперником геометрии»^[1]. Лобачевский в течение 40 лет преподавал в Казанском университете, в том числе 19 лет руководил им в должности ректора; его активность и умелое руководство вывели университет в число передовых российских учебных заведений.

Н. И. Лобачевский родился в Нижнем Новгороде^[2]. Его родителями были Иван Максимович Лобачевский (чиновник в геодезическом департаменте, годы жизни: 1760—1800) и Прасковья Александровна Лобачевская; Николай был средним из их троих сыновей^[3].

Сведения о родителях Н. И. Лобачевского чрезвычайно скудны. Его дед со стороны отца, М. В. Лобачевский, был поляком, проживал в Малороссии^[4]. Около 1757 года князь Михаил Иванович Долгоруков (1731—1794), у которого М. В. Лобачевский был в услужении, разрешил ему жениться на своей крепостной Аграфене, а в 1775 году князь дал Аграфене вольную. Отец Н. И. Лобачевского, Иван Максимович, был крещён по католическому обряду, но позднее принял православие. Около 1787 года И. М. Лобачевский был направлен служить в межевую контору Нижнего Новгорода. Вскоре после переезда он тяжело заболел и умер в возрасте всего 40 лет, оставив детей и жену Прасковью Александровну в трудном материальном положении.

В 1802 году Прасковья Александровна отдала всех троих сыновей в Казанскую гимназию, единственную в те годы во всей восточной части Российской империи, на «казённое разночинское содержание». Николай Лобачевский окончил гимназию в конце 1806 года, показав хорошие знания, особенно по математике и языкам — латинскому, немецкому, французскому. В проявившемся уже тогда его интересе к математике — большая заслуга преподавателя гимназии Г. И. Карташевского.Вскоре после поступления Николая в гимназию, расширяются возможности для получения дальнейшего образования. 5 ноября 1804 года император Александр I подписывает «Утвердительную грамоту» и «Устав императорского Казанского университета». 14 февраля 1805 года происходит открытие университета. Ряд учителей гимназии, параллельно с исполнением прежних обязанностей, переходит преподавать в университет. И. Ф. Яковкин становится профессором истории, географии и статистики Российской империи и директором университета, Г. И. Карташевский — адъюнктом высшей математики, И. И. Эрих — адъюнктом древностей, латинского и греческого языков, Л. С. Левицкий — адъюнктом умозрительной и практической философии, И. И. Запольский — адъюнктом прикладной математики и опытной физики. Совет университета обратился к родителям воспитывающихся в Казанской гимназии детей с предложением отдать их после окончания курса гимназии для продолжения обучения в университете. П. А. Лобачевская ответила согласием. Старший брат Николая, Александр, был зачислен в университет тотчас, 18 февраля 1805 года. Николай в июле 1806 года подвергся испытанию, но неудачно, однако 22 декабря того же года прошёл повторное испытание и 14 февраля 1807 года был зачислен в университет. В том же 1807 году становится студентом Казанского университета и младший брат Николая, Алексей.

Для первых лет существования Казанского университета характерна слабая организация его работы. Курс университета мало отличался от гимназического. Не были образованы отделения (факультеты), на которые университет должен был делиться согласно уставу 1804 года. Лишь два курса в университетской программе 1806/1807 года относились к физико-математическим наукам. В двух полугодиях адъюнктом И. И. Запольским читался курс физики. В первом полугодии адъюнкт Г. И. Карташевский повторил со студентами общую арифметику, прочитал курс алгебры и перешёл к изложению дифференциального исчисления. Однако 5 декабря 1806 года, из-за конфликта с директором университета И. Ф. Яковкиным он и ряд других преподавателей были уволены. Преподавать математику было поручено студентам. Студенты вели занятия и по другим дисциплинам.

Ситуация изменилась только в 1808 году, когда в университет приезжают видные немецкие учёные. В феврале 1808 года приехал профессор чистой математики Мартин Бартельс, друг и учитель великого немецкого математика Карла Фридриха Гаусса, превосходный педагог. 2 марта он открыл курс лекций по чистой математике. В сентябре того же года в Казань приезжает математик Каспар Реннер, а в 1810 году — профессор теоретической и опытной физики Броннер и профессор астрономии Литров.

Влияние новых талантливых преподавателей сказалось на интересах Николая. Если в 1808 году он наибольшее внимание уделял медицине, то под влиянием Бартельса заинтересовался физико-математическими науками. Впрочем, оставалось и место для студенческих шалостей^[5]. Если в 1807 году в рапортах камерных студентов поведение Лобачевского признавалось хорошим, то в 1808 году за пиротехнические опыты (13 августа он вместе с товарищами запускает ракету) был наказан карцером. Шалости, тем не менее, не помешали Николаю стать 31 мая 1809 года камерным студентом, получив положительную аттестацию Яковкина, где отмечались не только хорошее поведение, но и успехи в науках. И действительно, Лобачевский пользовался в университете доверием — именно Николаю осенью 1809 года было поручено проверить инвентарь химического кабинета, оставшегося после смерти адъюнкта Эверста. Однако скоро начались неприятности. В январе 1810 года он вопреки запретам ходит в новогодние праздники в гости и участвует в маскараде. За это он был лишен звания правящего должность камерного студента и выплаты на книги и учебные пособия. На последнем году обучения (1811) в рапорте о поведении Лобачевского отмечаются: упрямство, «мечтательное о себе самомнение, упорство, неповиновение», а также «возмутительные поступки» и даже «признаки безбожия». Над ним нависла угроза отчисления и отдачи в солдаты, но заступничество Бартельса и Броннера помогло отвести опасность^[6].

В 1811 году, окончив университет, Лобачевский получил степень магистра по физике и математике с отличием и был оставлен при университете; перед этим его заставили покаяться за «дурное поведение» и дать обещание впредь вести себя примерно. Продолжается научная работа Лобачевского. В конце августа 1811 года Литров вместе с Лобачевским и Симоновым наблюдает комету. А с октября того же года Бартельс начал заниматься с Лобачевским изучением классических работ Гаусса и Лапласа. Изучение этих работ стало стимулом для самостоятельных исследований. В конце 1811 года Лобачевский представляет рассуждение «Теория эллиптического движения небесных тел». В 1813 году представлена еще одна работа — «О разрешении алгебраического уравнения x^m − 1 = 0». Кроме научных занятий Николай занимается и педагогической деятельностью — работает со студентами и читает по арифметике и геометрии особые лекции для чиновников, не получивших университетского образования, но желающих получить должности 8 класса. 26 марта 1814 года 21-летний Лобачевский по ходатайству Броннера и Бартельса был утверждён адъюнктом чистой математики^[7].

Начало преподавательской деятельности Лобачевского совпало с коренными преобразованиями в университетской жизни. Организация университета стараниями попечителя М. А. Салтыкова была наконец приведена в соответствие с уставом 1804 года. 24 февраля 1814 года в должности ректора утверждается И. О. Браун, в университете выделяются четыре отделения (нравственно-политическое отделение, отделение физико-математических наук, словесное отделение, врачебное отделение), назначаются деканы отделений. Деканом отделения физико-математических наук был назначен Бартельс. Первый курс, который было поручено преподавать молодому адъюнкту — курс теории чисел по Гауссу и Лежандру. Этот же курс он продолжит читать и в следующем 1815/1816 академическом году.

7 июля 1816 года Лобачевский по инициативе Салтыкова был утверждён экстраординарным профессором. Эти выборы не были гладкими. В совете университета, в который Салтыков подал представление на Лобачевского, возникли разногласия по поводу соответствия подобного избрания университетскому уставу. Оскорбленный Салтыков хлопочет напрямую перед министром и добывается желаемого результата. После избрания экстраординарным профессором Лобачевскому доверяют читать более ответственные курсы. В 1816/1817 академическом году он читает курс арифметики, алгебры и тригонометрии по своей тетради, в 1817/1818 году — курс плоской и сферической геометрии по своей тетради, в 1818/1819 году — курс дифференциального и интегрального исчисления по Монжу и Лагранжу. Приходится принимать и более деятельное участие в остальной университетской жизни. Так Лобачевский входит в особый комитет, избранный 13 октября 1816 года по делу «об ослушании студентов противу начальства и чинимых грубостях», а 23 мая 1818 утверждается в качестве члена Училищного комитета, ведующего училищами всего учебного округа.

Однако, как в сфере образования России, так и в жизни провинциального университета грядут перемены. В 1816 году пост министра народного просвещения занимает князь А. Н. Голицин и уже в январе 1817 года Салтыков в одном из своих писем пишет: «Более нежели вероятно, что за исключением Московского все провинциальные университеты будут закрыты. Вопрос о закрытии Харьковского и Казанского университета уже стоит на очереди. Клингер, не желая присутствовать при похоронах своего университета, выходит в отставку. Я предполагаю поступить так же…».В 1819 году в Казань приехал ревизор, Михаил Магницкий, который дал крайне отрицательное заключение о состоянии дел в университете: хозяйственный беспорядок, склоки, отсутствие благочестия, в котором Магницкий видел «единое основание народного просвещения». Похвалы Магницкого удостоился только физико-математический факультет. В отчётном докладе он предложил вообще закрыть университет, но император Александр I наложил резолюцию: «Зачем уничтожать, лучше исправить». В результате Магницкого назначили попечителем учебного округа и поручили произвести «исправление». Он уволил 9 профессоров, очистил университетскую библиотеку от крамольных книг, ввёл строгую цензуру лекций и казарменный режим, организовал кафедру богословия^[8]. Бартельс и другие иностранцы уехали, а 28-летнего Лобачевского, уже успевшего показать незаурядные организаторские способности, назначили вместо Бартельса деканом физико-математического факультета.Круг его обязанностей был обширен — чтение лекций по математике, астрономии^[9] и физике, комплектация и приведение в порядок библиотеки, музея, физического кабинета, создание обсерватории и т. д. В списке служебных обязанностей есть даже «наблюдение за благонадёжностью» всех учащихся Казани^[10]. Отношения с Магницким поначалу были хорошими; в 1821 году попечитель представил Лобачевского к награждению орденом св. Владимира IV степени, который был утверждён и вручён в 1824 году. Однако постепенно их отношения обостряются — попечитель получает множество доносов, где Лобачевского вновь обвиняют в самонадеянности и отсутствии должной набожности, а сам Лобачевский в ряде случаев проявил непокорность, выступив против административного произвола Магницкого^[11]. В эти годы Лобачевский подготовил учебник по геометрии, осуждённый рецензентом (академиком Фуссом) за использование метрической системы мер и чрезмерный отход от Евклидовского канона (он так и не был опубликован при жизни автора). Другой написанный им учебник, по алгебре, удалось опубликовать только спустя 10 лет (1834).Сразу после воцарения Николая I, в 1826 году, Магницкий был смещён с должности попечителя за обнаруженные при ревизии злоупотребления и предан суду сената^[12]. Новым попечителем стал граф М. Н. Мусин-Пушкин, в молодости (1810) сдавший экзамены (на чин) в Казанском университета, после чего много лет служил командиром в казачьих войсках, участвовал в Отечественной войне 1812 года. По отзывам современников, отличался жёсткостью, но вместе с тем неукоснительной справедливостью и честностью, и был далёк от неумеренной религиозности^[13]. 3 мая 1827 года 35-летний Лобачевский тайным голосованием был избран ректором университета (11 голосами против 3). Вскоре Мусин-Пушкин надолго уехал в Петербург и в деятельность Лобачевского не вмешивался, всецело ему доверяя и изредка обмениваясь дружескими письмами^[13].

Новый ректор, со свойственной ему энергией, сразу погрузился в хозяйственные дела — реорганизация штата, строительство учебных корпусов, механических мастерских, лабораторий и обсерватории, поддержание библиотеки и минералогической коллекции, участвует в издании «Казанского Вестника» и т. п. Многое делал собственными руками. За время работы в университете он вёл курсы по геометрии, тригонометрии, алгебре, анализу, теории вероятностей, механике, физике, астрономии и даже гидравлике, часто замещал отсутствующих преподавателей. Одновременно с преподаванием Лобачевский читал научно-популярные лекции для населения. И одновременно он неустанно развивал и шлифовал главное дело своей жизни — неевклидову геометрию. Первый набросок новой теории — доклад «Сжатое изложение начал геометрии» Лобачевский сделал 11 (23) февраля 1826 года, дата этого выступления считается днём рождения неевклидовой геометрии.

В 1832 году Лобачевский женился на Варваре Алексеевне Моисеевой, которая была почти на 20 лет моложе его. Точное количество родившихся детей неизвестно. Согласно послужному списку, выжили семь детей^[14].

В 1832—1834 гг. опубликованный труд Лобачевского по неевклидовой геометрии подвергается резкой невежественной критике в Петербурге (подробнее см. ниже). Его служебный авторитет пошатнулся, на третий срок (1833) Лобачевский избран ректором всего 9 голосами против 7. В 1834 году по инициативе Лобачевского вместо «Казанского вестника» начинается издание «Учёных записок Казанского университета», где, бросая вызов своим противникам, он публикует свои новые открытия. Петербургские профессора оценивали научные труды Лобачевского неизменно отрицательно, ему так и не удалось защитить диссертацию.Несмотря на осложнения, Мусин-Пушкин твёрдо поддержал Лобачевского, и постепенно ситуация несколько нормализовалась. В 1836 году университет посетил царь Николай I, остался доволен и наградил Лобачевского престижным орденом Анны II степени, дававшим право на потомственное дворянство. 29 апреля 1838 года «за заслуги на службе и в науке» Н. И. Лобачевскому было пожаловано дворянство и дан герб: Щит разделен на две части, из коих в верхней в красном поле изображены шестиугольная из двух золотых треугольников составленная звезда и летящая вверх пчела, а в нижней в голубом поле стрела и серебряная подкова, шипами вверх обращенная. Щит увенчан дворянским шлемом и короной с тремя на одной страусовыми перьями. Намёт на щите голубой, подложенный золотом. Герб Лобачевского внесен в Часть 11 Общего гербовника дворянских родов Всероссийской империи, стр. 127.

Кроме царя, Казанский университет встречал в эти годы и других именитых гостей: немецкого естествоиспытателя Александра фон Гумбольдта (1829), российского полярного исследователя адмирала Фердинанда Врангеля (тоже 1829)^[13]. 5 сентября 1833 года, проездом в Оренбургскую губернию (для сбора материалов о Пугачёвском бунте), Казань посетил Александр Сергеевич Пушкин, но предположения о его встрече с Лобачевским не нашли подтверждения. Летом 1837 года побывал наследник цесаревич Александр Николаевич, будущий император Александр II, вместе с поэтом В. А. Жуковским путешествовавший по России.

Конец 1830-х годов был печален для Лобачевского. Умерла дочь Надежда, скончались Бартельс и Карташевский, а 27 февраля 1840 года в его доме умерла мать Прасковья Александровна.

Лобачевский был ректором Казанского университета в период с 1827 по 1846 годы, пережив эпидемию холеры (1830) и сильнейший пожар (1842), уничтоживший половину Казани. Благодаря энергии и умелым действиям ректора жертвы и потери в обоих случаях были минимальны. Усилиями Лобачевского Казанский университет становится первоклассным, авторитетным и хорошо оснащённым учебным заведением, одним из лучших в России^[15].20 ноября 1845 года Лобачевский был в шестой раз избран ректором на новое четырёхлетие, причём единогласно. В 1846 году, по истечении 30 лет службы, министерство, по уставу, должно было принять решение об оставлении 53-летнего Лобачевского профессором или выборе нового преподавателя. 11 июня университетский совет сообщил министру, что «не находит никаких причин» отстранять Лобачевского от преподавания. Сам Лобачевский в сдержанном письме оставил решение на усмотрение министра, а в случае отрицательной резолюции просил назначить на свою кафедру («чистой математики») А. Ф. Попова^[16].

Несмотря на мнение совета, 16 августа 1846 года Министерство «по указанию Правительствующего сената» отстранило Лобачевского не только от профессорской кафедры, но и от должности ректора. Он был назначен помощником попечителя Казанского учебного округа со значительным понижением в окладе. Кафедра, согласно его просьбе, была передана А. Ф. Попову, будущему академику.

Вскоре Лобачевский разорился, дом в Казани и имение жены были проданы за долги. В 1852 году умер от туберкулёза старший сын Алексей, любимец Лобачевского. Здоровье его самого было подорвано, слабеет зрение. Но несмотря на это Лобачевский старается участвовать в жизни университета. Он председательствует в комиссии по празднованию 50-летия университета. Однако комиссия не проработала долго и прекратила свое существование, так как император посчитал, что празднование юбилея излишне.

Последний труд учёного, «Пангеометрия», записали под диктовку ученики слепого учёного в 1855 году. Скончался 12 (24) февраля 1856 года, в тот самый день, в который 30 годами ранее впервые обнародовал свою версию неевклидовой геометрии. Похоронен на Арском кладбище Казани.

Когда во второй половине 1860-х годов сочинения Лобачевского были уже повсеместно оценены по достоинству и переведены на все основные европейские языки, Казанский университет запросил 600 руб. на издание «Полного собрания сочинений по геометрии» Лобачевского. Осуществить этот проект удалось только спустя 16 лет (1883). Большие трудности встретились даже при подборе материала, так как многих трудов Лобачевского не оказалось ни в библиотеке, ни в книжных лавках, а некоторые ранние работы не найдены до сих пор^[17].

Сохранились студенческие записи лекций Лобачевского (от 1817 года), где им делалась попытка доказать пятый постулат Евклида, но в рукописи учебника «Геометрия» (1823) он уже отказался от этой попытки. В «Обозрениях преподавания чистой математики» за 1822/23 и 1824/25 годы Лобачевский указал на «до сих пор непобедимую» трудность проблемы параллелизма и на необходимость принимать в геометрии в качестве исходных понятия, непосредственно приобретаемые из природы.

7 февраля 1826 года Лобачевский представил для напечатания в «Записках физико-математического отделения» сочинение: «Сжатое изложение начал геометрии со строгим доказательством теоремы о параллельных» (на французском языке). Но издание не осуществилось. Рукопись и отзывы не сохранились, однако само сочинение было включено Лобачевским в его труд «О началах геометрии» (1829—1830), напечатанный в журнале «Казанский вестник». Это сочинение стало первой в мировой литературе серьёзной публикацией по неевклидовой геометрии, или геометрии Лобачевского.

Лобачевский считает аксиому параллельности Евклида произвольным ограничением. С его точки зрения, это требование слишком жёсткое, ограничивающее возможности теории, описывающей свойства пространства. В качестве альтернативы предлагает другую аксиому: на плоскости через точку, не лежащую на данной прямой, проходит более чем одна прямая, не пересекающая данную. Разработанная Лобачевским новая геометрия не включает в себя евклидову геометрию, однако евклидова геометрия может быть из неё получена предельным переходом (при стремлении кривизны пространства к нулю). В самой геометрии Лобачевского кривизна отрицательна. Уже в первой публикации Лобачевский детально разработал тригонометрию неевклидова пространства, дифференциальную геометрию (включая вычисление длин, площадей и объёмов) и смежные аналитические вопросы.

Однако научные идеи Лобачевского не были поняты современниками. Его труд «О началах геометрии», представленный в 1832 году советом университета в Академию наук, получил у М. В. Остроградского отрицательную оценку. В иронически-язвительном отзыве на книгу Остроградский откровенно признался, что он ничего в ней не понял, кроме двух интегралов, один из которых, по его мнению, был вычислен неверно (на самом деле ошибся сам Остроградский^[18]). Среди других коллег также почти никто Лобачевского не поддержал, росли непонимание и невежественные насмешки.

Венцом травли стал издевательский анонимный пасквиль, появившийся в журнале Ф. Булгарина «Сын отечества» в 1834 году^[19]:

Для чего же писать, да ещё и печатать, такие нелепые фантазии?… Как можно подумать, чтобы г. Лобачевский, ординарный профессор математики, написал с какой-нибудь серьёзной целью книгу, которая немного бы принесла чести и последнему школьному учителю? Если не учёность, то по крайней мере здравый смысл должен иметь каждый учитель, а в новой геометрии нередко недостает и сего последнего… Новая Геометрия… написана так, что никто из читавших её почти ничего не понял.

Не найдя понимания на Родине, Лобачевский попытался найти единомышленников за рубежом. В 1837 году статья Лобачевского «Воображаемая геометрия» на французском языке (Géométrie imaginaire) появилась в авторитетном берлинском журнале Крелле, а в 1840 году Лобачевский опубликовал на немецком языке небольшую книгу «Геометрические исследования по теории параллельных», где содержится чёткое и систематическое изложение его основных идей. Два экземпляра получил Карл Фридрих Гаусс, «король математиков» той поры. Как много позже выяснилось, Гаусс и сам тайком развивал неевклидову геометрию, однако так и не решился опубликовать что-либо на эту тему. Ознакомившись с результатами Лобачевского, он восторженно отозвался о них, но лишь в своих дневниках и в письмах близким друзьям. Например, в письме астроному Г. Х. Шумахеру (1846) Гаусс так оценил труд Лобачевского:Вы знаете, что уже 54 года (с 1792 г.) я разделяю те же взгляды (с некоторым развитием их, о котором не хочу здесь упоминать); таким образом, я не нашёл для себя в сочинении Лобачевского ничего фактически нового. Но в развитии предмета автор

Николай Иванович Пирогов родился в 1810 году в Москве в в семье военного казначея, майора Ивана Ивановича Пирогова (1772—-1825).Четырнадцатилетним мальчиком поступил на медицинский факультет Московского университета. Получив диплом, ещё несколько лет учился за границей. К профессорской деятельности Пирогов готовился в университете города Дерпта (Тарту). В то время этот университет считался^[кем?] лучшим^{[источник не указан 131 день]} в России. Здесь, в хирургической клинике, Пирогов проработал пять лет, блестяще защитил докторскую диссертацию и в возрасте всего лишь двадцати шести лет был избран профессором Дерптского университета (ныне Тартуский университет). Через несколько лет Пирогов был приглашён в Петербург, где возглавил кафедру хирургии в Медико-хирургической Академии. Одновременно Пирогов руководил организованной им клиникой госпитальной хирургии. Поскольку в обязанности Пирогова входило обучение военных хирургов, он занялся изучением распространённых в те времена хирургических методов. Многие из них были им в корне переработаны; кроме того, Пирогов разработал ряд совершенно новых приёмов, благодаря чему ему удавалось чаще, чем другим хирургам, избегать ампутации конечностей. Один из таких приёмов до настоящего времени называется «операцией Пирогова».

В поисках действенного метода обучения, Пирогов решил применить анатомические исследования на замороженных трупах. Сам Пирогов это называл «ледяной анатомией». Так родилась новая медицинская дисциплина — топографическая анатомия. Спустя несколько лет такого изучения анатомии, Пирогов издал первый анатомический атлас под заглавием «Топографическая анатомия, иллюстрированная разрезами, проведёнными через замороженное тело человека в трёх направлениях», ставший незаменимым руководством для врачей-хирургов. С этого момента хирурги получили возможность оперировать, нанося минимальные травмы больному. Этот атлас и предложенная Пироговым методика стали основой всего последующего развития оперативной хирургии.

В 1847 году Пирогов уехал на Кавказ в действующую армию, так как хотел проверить в полевых условиях разработанные им операционные методы. На Кавказе он впервые применил перевязку бинтами, пропитанными крахмалом. Крахмальная перевязка оказалась удобнее и прочнее, чем применявшиеся раньше лубки. Здесь же, в ауле Салты, Пирогов впервые в истории медицины начал оперировать раненых с эфирным обезболиванием в полевых условиях. Всего великий хирург провёл около 10 тыс. операций под эфирным наркозом.

В 1855 году, во время Крымской войны, Пирогов был главным хирургом осаждённого англо-французскими войсками Севастополя. Оперируя раненых, Пирогов впервые в истории мировой медицины применил гипсовую повязку, дав начало сберегательной тактике лечения ранений конечностей и избавив многих солдат и офицеров от ампутации. Во время осады Севастополя, для ухода за ранеными, Пирогов руководил обучением и работой сестёр Крестовоздвиженской общины сестёр милосердия. Это тоже было нововведением по тем временам.

Важнейшей заслугой Пирогова является внедрение в Севастополе совершенно нового метода ухода за ранеными. Метод этот заключается в том, что раненые подлежали тщательному отбору уже на первом перевязочном пункте; в зависимости от тяжести ранений одни из них подлежали немедленной операции в полевых условиях, тогда как другие, с более лёгкими ранениями, эвакуировались вглубь страны для лечения в стационарных военных госпиталях. Поэтому Пирогов по справедливости считается основоположником специального направления в хирургии, известного как военно-полевая хирургия.^[1]

Несмотря на героическую оборону, Севастополь был взят осаждающими, и Крымская война была проиграна Россией. Вернувшись в Петербург, Пирогов на приёме у Александра II рассказал императору о проблемах в войсках, а также об общей отсталости русской армии и её вооружения. Царь не захотел прислушаться к Пирогову. С этого момента Николай Иванович впал в немилость и был «сослан» в Одессу на должность попечителя Одесского и Киевского учебных округов. Пирогов попытался реформировать сложившуюся систему школьного образования, его действия привели к конфликту с властями, и учёному пришлось оставить свой пост. Десять лет спустя, после покушения на Александра II, Пирогов был вообще уволен с государственной службы даже без права на пенсию.

В расцвете творческих сил Пирогов уединился в своём небольшом имении «Вишня» неподалёку от Винницы, где организовал бесплатную больницу. Он ненадолго выезжал оттуда только за границу, а также по приглашению Петербургского университета для чтения лекций. К этому времени Пирогов уже был членом нескольких иностранных академий. Относительно надолго Пирогов лишь дважды покидал имение: первый раз в 1870 году во время франко-прусской войны, будучи приглашён на фронт от имени Международного Красного Креста, и второй раз, в 1877—1878 годах — уже в очень пожилом возрасте — несколько месяцев работал на фронте во время русско-турецкой войны.

Когда император Александр II посетил Болгарию в августе 1877 года, во время русско-турецкой войны, он вспомнил о Пирогове как о несравненном хирурге и лучшем организаторе медицинской службы на фронте. Несмотря на свой пожилой возраст (тогда Пирогову исполнились уже 67 лет), Николай Иванович согласился отправиться в Болгарию при условии, что ему будет предоставлена полная свобода действий. Его желание было удовлетворено, и 10 октября 1877 года Пирогов прибыл в Болгарию, в деревню Горна-Студена, недалеко от Плевны, где располагалась главная квартира русского командования.

Пирогов организовал лечение солдат, уход за ранеными и больными в военных больницах в Свиштове, Згалеве, Болгарене, Горна-Студена, Велико-Тырново, Бохот, Бяла, Плевне. С 10 октября по 17 декабря 1877 года Пирогов проехал свыше 700 км на бричке и санях, по территории в 12 000 кв. км., занятой русскими между реками Вит и Янтра. Николай Иванович посетил 11 русских военно-временных больниц, 10 дивизионных лазаретов и 3 аптечных склада, дислоцированных в 22 разных населённых пунктах. За это время он занимался лечением и оперировал как русских солдат, так и многих болгар. [В 1881 году Н. И. Пирогов стал пятым почетным гражданином Москвы «в связи с пятидесятилетней трудовой деятельностью на поприще просвещения, науки и гражданственности».

Основное значение всей деятельности Пирогова состоит в том, что своим самоотверженным и часто бескорыстным трудом он превратил хирургию в науку, вооружив врачей научно обоснованной методикой оперативного вмешательства.

Богатая коллекция документов, связанных с жизнью и деятельностью Николая Ивановича Пирогова, его личные вещи, медицинские инструменты, прижизненные издания его произведений хранятся в фондах Военно-медицинского музея в Санкт-Петербурге, Россия. Особый интерес представляют 2-х томная рукопись ученого «Вопросы жизни. Дневник старого врача» и оставленная им предсмертная записка с указанием диагноза своей болезни.

Никола́й Миха́йлович Карамзи́н (1 (12) декабря 1766, родовое поместье Знаменское Симбирского уезда Казанской губернии (по другим данным — село Михайловка (Преображенское), Бузулукский уезд, Казанская губерния) — 22 мая (3 июня) 1826, Санкт-Петербург) — русский историк-историограф, писатель, поэт.

Почётный член Императорской Академии наук (1818), действительный член Императорской Российской академии (1818). Создатель «Истории государства Российского» (тома 1—12, 1803—1826 гг.) — одного из первых обобщающих трудов по истории России. Редактор «Московского журнала» (1791—1792) и «Вестника Европы» (1802—1803).Николай Михайлович Карамзин родился 1 (12) декабря 1766 года около Симбирска. Вырос в усадьбе отца — отставного капитана Михаила Егоровича Карамзина (1724—1783) среднепоместного симбирского дворянина. Получил домашнее образование, с четырнадцати лет обучался в Москве в пансионе профессора Московского университета Шадена, одновременно посещая в 1781—1782 годах лекции И. Г. Шварца в Университете^[2].

В 1778 году Карамзин был отправлен в Москву в пансион профессора Московского университета И. М. Шадена.

В 1783 году, по настоянию отца, поступил на службу в петербургский гвардейский полк, но вскоре вышел в отставку. Ко времени военной службы относятся первые литературные опыты. После отставки некоторое время жил в Симбирске, а потом — в Москве. Во время пребывания в Симбирске вступил в масонскую ложу «Золотого венца», а по приезде в Москву в течение четырёх лет (1785—1789) был членом масонской ложи «Дружеское учёное общество»^[3].

В Москве Карамзин познакомился с писателями и литераторами: Н. И. Новиковым, А. М. Кутузовым, А. А. Петровым, участвовал в издании первого русского журнала для детей — «Детское чтение для сердца и разума».В 1789—1790 предпринял поездку в Европу, в ходе которой посетил Иммануила Канта в Кёнигсберге, был в Париже во время великой французской революции. В результате этой поездки были написаны знаменитые «Письма русского путешественника», публикация которых сразу же сделала Карамзина известным литератором. Некоторыми филологами считается, что именно с этой книги ведёт свой отсчёт современная русская литература. С тех пор его считают одним из её главных деятелей.

По возвращении из поездки в Европу, Карамзин поселился в Москве и начал деятельность в качестве профессионального писателя и журналиста, приступив к изданию «Московского журнала» 1791—1792 (первый русский литературный журнал, в котором среди других произведений Карамзина появилась упрочившая его славу повесть «Бедная Лиза»), затем выпустил ряд сборников и альманахов: «Аглая», «Аониды», «Пантеон иностранной словесности», «Мои безделки», которые сделали сентиментализм основным литературным течением в России, а Карамзина — его признанным лидером.

Император Александр I именным указом от 31 октября 1803 даровал звание историографа Николаю Михайловичу Карамзину; к званию тогда же было добавлено 2 тыс. руб. ежегодного жалования. Титул историографа в России после смерти Карамзина не возобновлялся.

С начала XIX века Карамзин постепенно отошёл от художественной литературы, а с 1804 г., будучи назначенным Александром I на должность историографа, он прекратил всякую литературную работу, «постригаясь в историки». В 1811 году он написал «Записку о древней и новой России в её политическом и гражданском отношениях», в которой отражались взгляды консервативных слоёв общества, недовольных либеральными реформами императора. Своей задачей Карамзин ставил доказательство того, что никаких преобразований проводить в стране не нужно.

«Записка о древней и новой России в её политическом и гражданском отношениях» сыграла также роль набросков к последующему огромному труду Николая Михайловича по русской истории. В феврале 1818 года^[4] Карамзин выпустил в продажу первые восемь томов «Истории государства российского», трёхтысячный тираж которых разошёлся в течение месяца. В последующие годы вышли ещё три тома «Истории», появился ряд переводов её на главнейшие европейские языки. Освещение русского исторического процесса сблизило Карамзина с двором и царём, поселившим его подле себя в Царском селе. Политические воззрения Карамзина эволюционировали постепенно, и к концу жизни он являлся убеждённым сторонником абсолютной монархии.

Незаконченный XII том был издан после его смерти.

Карамзин скончался 22 мая (3 июня) 1826 г. в Санкт-Петербурге. Смерть его явилась результатом простуды, полученной 14 декабря 1825 года. В этот день Карамзин был на Сенатской площади…

Похоронен на Тихвинском кладбище Александро-Невской лавры.[1]

Произведения Карамзина:

«Евгений и Юлия», повесть (1789)

«Письма русского путешественника» (1791-1792)

«Бедная Лиза», повесть (1792)

«Наталья, боярская дочь», повесть (1792)

«Прекрасная царевна и счастливый карла» (1792)

«Сиерра-Морена», повесть (1793)

«Остров Борнгольм» (1793)

«Юлия» (1796)

«Марфа-посадница, или Покорение Новагорода», повесть (1802)

«Моя исповедь», письмо к издателю журнала (1802)

«Чувствительный и холодный» (1803)

«Рыцарь нашего времени» (1803)

«Осень»

Карамзин написал Историю Государства Российского . Также он опубликовал " Хождение за три моря" Афанасия Никитина в 1821 году.

Память:

Именем писателя названы:

• Проезд Карамзина в Москве
• Областная клиническая психиатрическая больница в Ульяновске.

В Ульяновске установлен памятник Н. М. Карамзину.

В Великом Новгороде на памятнике «1000-летие России» среди 129 фигур самых выдающихся личностей в российской истории (на 1862 год) есть фигура Н. М. Карамзина

Карамзинская общественная библиотека в Симбирске, созданная в честь знаменитого земляка, открылась для читателей 18 апреля 1848 года.

Адреса в Санкт-Петербурге:

• Весна 1816 года — дом Е. Ф. Муравьёвой — набережная реки Фонтанки, 25;
• весна 1816—1822 год — Царское Село, Садовая улица, 12;
• 1818 — осень 1823 года — дом Е. Ф. Муравьёвой — набережная реки Фонтанки, 25;
• осень 1823—1826 год — доходный дом Мижуева — Моховая улица, 41;
• весна — 22.05.1826 года — Таврический дворец — Воскресенская улица, 47.

Фадде́й Фадде́евич Беллинсга́узен (при рождении Фабиан Готтлиб Таддеус фон Беллинсгаузен (нем. Fabian Gottlieb Thaddeus von Bellingshausen); 9 (20) сентября 1778, остров Эзель^[1] — 13 (25) января 1852, Кронштадт) — знаменитый российский мореплаватель, первооткрыватель Антарктиды. Происходит из остзейских немецких дворян^[2].

В 10 лет поступил в Морской кадетский корпус в Кронштадте.

В 1795 году, через шесть лет после поступления в Морской корпус, Беллинсгаузен получил свой первый флотский чин — он был произведен в гардемарины. На следующий год он совершил плавание к берегам Англии. В 1797 году Беллинсгаузен был произведен в мичманы (первый офицерский чин на флоте) и получил назначение в Ревельскую эскадру. На судах эскадры он плавал до 1803 года.

В 1803 году стали подбирать экипажи для кораблей Ивана Крузенштерна, готовившихся выйти в первую российскую кругосветку. Главный директор штурманского балтийских флотов училища вице-адмирал Пётр Иванович Ханыков, под командованием которого Беллинсгаузен участвовал в нескольких походах, рекомендовал Фаддея Фаддеевича к назначению на корабль «Надежда».

В 1803—1806 Беллинсгаузен участвовал в первом кругосветном плавании русских судов на фрегате «Надежда» под командой Ивана Крузенштерна.

С 1812 по 1816 командовал фрегатом «Минерва»^[3], а с 1817 по 1819 годы — фрегатом «Флора»^[4].

В 1819—1821 был начальником кругосветной антарктической экспедиции, отправленной в южнополярные моря. Она состояла из шлюпов «Восток» и «Мирный», последним командовал Михаил Лазарев.

Выйдя 4 июня 1819 из Кронштадта, экспедиция прибыла 2 ноября в Рио-де-Жанейро. Оттуда Беллинсгаузен сперва направился прямо на юг и, обогнув юго-западный берег острова Новая Георгия, открытого Куком, около 56° ю. ш. открыл 3 острова маркиза де Траверсе, осмотрел южные Сандвичевы острова, пошёл к востоку по 59° ю. ш. и два раза отправлялся далее на юг, насколько позволяли льды, достигнув 69° ю. ш. 16 (28 января) 1820 экспедиция открыла Антарктиду; приблизившись к ней в точке 69° 21' 28" ю. ш. и 2° 14' 50" з. д. (район современного шельфового ледника), 21 января (2 февраля) участники вторично видели берег, 5 и 6 (17 и 18) февраля экспедиция подошла почти к берегу.

Затем в феврале и марте 1820 шлюпы разделились и пошли в Австралию (порт Джексон, ныне Сидней) по пространству Индийского и Южного океанов (55° шир. и 9° долг.), ещё никем до того не посещённым. Из Австралии экспедиция отправилась в Тихий океан, открыла несколько островов и атоллов (Беллинсгаузена, Восток, Симонова, Михайлова, Суворова, Россиян и проч.), посетила другие (Остров Великого Князя Александра), вернувшись в Порт-Джексон (Сидней).

В ноябре экспедиция опять отправилась в южнополярные моря, посетив остров Маккуори под 54° ю. ш., к югу от Новой Зеландии. От него шлюпы отправились прямо на юг, затем к востоку и 3 раза пересекали Полярный круг. 10 января 1821 под 70° ю. ш. и 75° з. д. Беллинсгаузен встретил сплошной лёд и должен был пойти на север, затем открыл между 68° и 69° ю. ш. о. Петра I и берег Александра I, затем пришёл к островам Новой Шотландии, обогнул их и открыл многие вновь. 24 июля (5 августа) 1821 после 751-дневного похода экспедиция вернулась в Кронштадт.

Поход экспедиции Беллинсгаузена по справедливости считается одним из самых важных и трудных, когда-либо совершенных. Знаменитый Кук в 70-х годах XVIII века первый достиг южнополярных морей и, встретив в нескольких местах сплошной лёд, объявил, что далее его невозможно проникнуть на юг. Ему поверили, и 45 лет не было южнополярных экспедиций.

Беллингсгаузен доказал неверность этого мнения и сделал чрезвычайно много для исследования южнополярных стран посреди постоянных трудов и опасностей, на двух небольших парусных судах, не приспособленных для плавания во льдах.

Беллинсгаузен попытался выяснить вопрос о возможности прохода в р.Амур морских судов. Попытка оказалась неудачной. Ему не удалось найти фарватер в Амурском лимане. Также ему не удалось из-за погодных условий развеять заблуждения Лаперуза о том, что Сахалин является полуостровом.

По возвращении из плавания Беллинсгаузен, уже контр-адмиралом, участвовал в Русско-турецкой войне 1828—1829. 6 декабря 1830 года произведен в чин вице-адмирала и назначен начальником 2-й дивизии Балтийского флота, в 1839 сделан военным губернатором Кронштадта и на этом посту получил чин адмирала и орден Владимира I ст. Умер там же в возрасте 73 лет.

Усадьба Беллинсгаузена находится в посёлке Лопухинка.

Память:

• Именем Беллинсгаузена названы:
  • Море Беллинсгаузена в Тихом океане,
  • мыс на Сахалине
  • остров в архипелаге Туамоту,
  • острова Фаддея и залив Фаддея в море Лаптевых,
  • ледник Беллинсгаузена,
  • лунный кратер
  • научная полярная станция Беллинсгаузен в Антарктиде.
• В 1870 году ему воздвигли памятник в Кронштадте.
• В 1994 году Банком России выпущена серия памятных монет «Первая русская антарктическая экспедиция»

Ефи́м Алексе́евич (1774—1842) и Миро́н Ефи́мович (1803—1849) Черепа́новы, русские изобретатели и промышленные инженеры, отец и сын. Они были из крепостных Демидовых — знаменитой семьи владельцев заводов.

С 1822 года вплоть до своей смерти Ефим был главным механиком всех заводов в Нижнем Тагиле. Сын Мирон был его учеником и в 1819 году был назначен его заместителем и, в конечном счёте, заменил отца после его смерти.

Черепановы значительно улучшили механизмы, использовавшиеся в металлургии, добыче золота, железа и меди, а также лесопилки и мукомольные мельницы. Однако наиболее интересным аспектом работы Черепановых являются паровые машины, которые они упорно пытались внедрить в промышленное производство.

Начиная с 1820 года, Черепановы построили около 20 паровых машин мощностью от 2 до 60 л.с. В 1833 году Мирон Черепанов был командирован в Англию, где изучал устройство железных дорог. По возвращении, в 1833—1834 гг., они создали первый в России паровоз, а затем в 1835 году — второй, более мощный. Они также построили чугунные железные дороги от одной из своих фабрик на медный рудник. За строительство железной дороги длиной 854 м Мирон Черепанов получил вольную (Ефим получил её несколько раньше, также за строительство паровых машин). Несмотря на успешное выполнение проекта и их локомотивы, изобретение Черепановых не нашло поддержки за пределами завода, и впоследствии их паровые локомотивы были заменены конной тягой.

Не следует считать, что построенные Черепановыми паровые машины не нашли применения из-за косности администрации заводов. Дело было совершенно в другом. Как ни удивительно — в экологии. Единственным источником энергии в тех краях была древесина. Вырубка лесов дошла до немыслимых пределов. Лес приходилось возить на огромные по тем временам расстояния. Использовать паровые машины в таких условиях было просто нереально. Нужно было время, чтобы одновременно сложилась целая структура: угольные карьеры, железные дороги к ним, угольные паровые машины (паровозы) для транспортировки угля к угольным паровым машинам — двигателям заводов.

• Имя Черепановых носит проезд в Москве.
• Улица Черепановых в Харькове.