Урок 22. В.А. Бахревский «Рябово».
Прочитай или послушай произведение В.А. Бахревского "Рябово"
Владислав
Бахревский
Виктор Васнецов
Сидя
на печи – и видно, и слышно, и ничего-то не боязно: ни зимы, ни человека
пришлого.
В доме нынче странники. Их четверо. Стряпуха поставила перед
ними каравай хлеба да горшок со щами.
Звезды на щах частые, и все золотые. Один из едоков, совсем
уж дедушка, вытянул из-под онучей деревянную ложку, отер ладонью, обдул, сунул
в горшок.
– Стоит ложка! Добрый дом! Пошли бог хозяину и хозяйке
здоровья да прибыли.
Странники крестятся на икону, хлебают, покряхтывая,
посапывая, – намерзлись.
– Горячи щи-то! С мясцом. Люблю мясцо.
– Сытно, да грешно.
– Зато в брюхе не урчит. Пустыми щами хоть по горло
залейся, жижа вся – в пот, и уж через час кишка кишке песни нудит.
Странник со своей ложкой веселыми глазами постреливает на
печь.
– Айда, ребятишки, с нами хлебать! Воробьиным хлебцем побалую.
– Воробьиным?! – Тонкое личико мальчика светлеет,
но в глазах строгость и укор – дедушка пошутил?
– Гляди! – Веселый странник достает из котомки
каравай величиной с детскую ладошку. – Вчера весь день шли не евши.
Загоревали. Тут воробей пролетал, да и пожаловал нас воробьиным своим
подаянием.
Второй раз упрашивать не надо.
Старшему мальчику лет семь, младшему и трех, наверное, нет.
Старший делит воробьиный хлеб на четыре части.
– А это кому? – спрашивает странник.
– Папеньке и маменьке.
– Вот оно как! В добром доме и детки добрые. Входит
стряпуха с горшком каши на рогаче.
– А вы уж тут как тут!
Старший мальчик вдруг страшно краснеет, разламывает свой
кусочек хлеба надвое.
– Это воробьи странникам послали! Стряпуха берет хлеб,
серьезно съедает.
– Скусно!
– Скусно! – кивают белыми головами братья, и оба
как два солнышка, большое и маленькое.
– Как зовут-то их? – спрашивает стряпуху старик.
– Витюша и Петяша.
За окнами синё. Значит, странники останутся ночевать. В
глазах старшего, Витюши, и радость, и беспокойство.
…На улице скрипит снег, шлепает веник по валенкам. В клубах
морозного пара входят раскрасневшиеся батюшка Михаил Васильевич и матушка
Аполлинария Ивановна.
– Как на облаке! – срывается с губ Витюши.
– Как… как на обла-на-оке! – подхватывает
маленький, смеша взрослых.
– Рано нынче зима! – Михаил Васильевич снимает шубу
и шапку.
– Ахти крепкая! – вздыхают странники. – Уж
мы-то ее на себе вот как чуем!
– Далеко ли идете?
– В Кайские леса, к подвижникам.
– Глухое место.
– В глухих только и спасаться.
Витюша стоит напряженный, глаза то вскинет на отца, то
опустит.
– Оставайся с гостями! – разрешает Михаил
Васильевич.
У мальчика от радости даже уши вспыхивают.
– Нас странники хлебушком воробьиным угостили. Вот! И
тебе, и маме.
– Спасибо, дети! – Аполлинария Ивановна отведывает
хлеба и забирает Петяшу на руки. – Спокойной нам ночи, добрые люди!
Отдыхайте с дороги.
Стряпуха стелит на полу старые тулупы, а маленький хозяин уже
на печи.
Лучина в светце догорает. В поддон с водою падают и шипят
последние угольки.
Странники ложатся на тулупы, а веселый и самый старший лезет
на печь.
– Какой завтра день-то? – спрашивают с пола.
– Святого пророка Ахии и блаженного Иоанна Власатого.
Оба великие господни старатели. Много им бог открыл.
– Я про такого пророка и не слыхивал, – признается
один из странников.
– А вам бог много открывает? – тихонько спрашивает
Витюша.
– Премудростей господних изведать не сподобились, –
вздыхает старик. – А белый свет все же видывали… Ну, про что тебе
рассказать, голубчик?
– Про море.
– Ишь ты! Живешь средь лесов, а мечтаешь о море. Видно,
душа у тебя, как у птицы.
Старик умолкает, не зная, видно, с чего начать, а кто-то из
его товарищей бурчит:
– Ничего в нем в этом море нет. Вода и вода. Был я на
Черном, был и на Белом – вода и вода.
– Не-ет! – Старик улыбается во тьме. – Скажешь
тоже – вода и вода. Идет корабль по синему, как по небу. А бывает, и не
углядишь, где небо, где море. Сольются стихии – и такой восторг, словно птица
Сирин пролетела над головой.
– А кто это, птица Сирин? – замирая сердцем,
спрашивает мальчик.
– Птица, зовомая Сирин, пребывает в Едемском раю. Ее
пение обещает праведникам вечную радость. Живущие же во плоти гласа птицы Сирии
не слышат, ну а кто услышит, тотчас забудет себя и пред богом предстанет. А еще
есть птица Алконост. Эта обитает на реке Ефрате возле райских кущ. Когда сия
птица пение испускает, то уж себя не помнит, а кто вблизи ее будет, тот разумом
не устоит, ибо Алконост считывает письмена, какие у бога запечатлены на свитке
судеб.
– Зима-то коли такая жестокосердная постоит с
неделю, – переводит разговор на житейское один из странников, – то,
пожалуй, до озимых достанет. Снег неглубок, а у мороза когти, как у медведя.
– Бог не попустит! – вздыхает кто-то из лежащих на
полу. – Война ли, мороз, город строят али ломают, праздник ли у царя,
поминки ли, а в ответе все крестьянин. Ему для такой жизни шею бы надо иметь
бычью.
– Или
как у исправника! Старик смеется.
– У иных крестьян шеи тоже подходящие. Прошлым летом в
Порецк я забрел. Вот, доложу вам, живут. У каждого пятистенок.
– Чего они сеют-то в землю, уж не серебро ли?
– Сеют лук, а кормятся – подаянием. Все, как один,
побирушки!
– А куда барин смотрит?
– Барину деньги подавай, а как добыты, он и знать не
хочет.
– Не исхитришься – не проживешь.
– А я вот прожил! – ерепенится старик. – Всю
жизнь без хитрости прожил – и душе моей спокойно. И ничего-то я не желаю.
– Желаешь!
– Это чего же?
– Ковер-самолет.
– Верно! – Старик даже причмокивает. – Эх,
ребятушки! Вы только помаракуйте мозгами-то!.. Летишь! В небе, тихо, и на земле
тихо. Леса, реки, туманы белые. А потом глядь, город с башнями, с куполами…